Перун

Ваня широко открытыми глазами смотрел на то строгие, то умиленные лики святых, тепло озаренные священными огнями, и ему иногда казалось, что это прекрасные гимны благоухают так в курениях кадильных или что эти сизые волны благоуханий поют так над толпой, и странно волновалась душа ребенка пред непонятным, но прекрасным. Иногда его развлекала плачущая на коленях молодая женщина, исступленно, сквозь слезы смотрящая к тихо сияющему алтарю, или старая схимница-княгиня, потерявшая во время бунта на Волге всю свою семью, в черной мантии с белыми костями и черепами, от которых веяло холодной, за душу берущей жутью, или ласточка, с нежным щебетаньем носившаяся в куполе, пронизанном золотыми столпами, — тогда Марья Семеновна тихонько трогала мальчика за плечо и ласково напоминала ему, что надо молиться.

Но забыл о молитве Сергей Иванович, — он молился у другого алтаря, другим чином, другому богу: просиявшие, горячие глаза его не отрывались от поющего хора, от этой стройной и такой строгой, чистой, недоступной в своем черном одеянии красавицы, сестры Нины, племянницы старой княгини-схимницы, с нежным овалом лица, с голубыми, как небо, глазами и крошечной родинкой над верхней губой слева, в которой было что-то удивительно трогающее и восхищающее. Неизвестно, чувствовала ли красавица это восторженное и грешное обожание его, но она не подняла на него своих опущенных глаз ни разу и ее лицо, казалось, было одухотворено только одной молитвой. Но, когда раз, во время службы, она прошла мимо Сергее Ивановича совсем близко, то опущенные длинные ресницы ее странно затрепетали и было в этом неуловимом мерцании их что-то такое, от чего в душе молодого лесничего еще жарче разгорелся буйный пожар…

Он и не заметил, как кончилась обедня.

— О чем это вы так замечтались? — послышался сзади его смеющийся тихий голос.

Он обернулся: к нему подошли поздороваться Столпины. Иван Степанович, раскланявшись с ними, обернулся к игуменье, которая звала его на чашку чаю: он как-то недолюбливал Льва Аполлоновича за 1905 год, когда тот, по слухам, обнаружил большую жестокость во время беспорядков во флоте. И старый моряк немножко сторонился писателя: не нравилось Льву Аполлоновичу в нем, что он как-то равнодушен ко всему, как-то точно сторонится жизни и дел ее… И подошел к ним и Петр Иванович Бронзов и с достоинством раскланялся: он знал себе цену.

— А я слышала, к вам скоро сын из Америки приезжает… — любезно обратилась к нему Ксения Федоровна.

— Да-с, ожидаем… — вежливо отвечал тот. — Тогда разрешите уж привезти его в «Угор» познакомиться с соседями…

— Милости просим… Будет очень интересно… Я еще не видала, какие живые американцы бывают…

— Хе-хе-хе… Ничего, не очень страшны…

И все, вслед за богомольцами, пошли потихоньку из быстро пустеющей церкви, в которой стоял и не проходил густой аромат ладана, воска и молодых, вянущих березок…

VI ВОСКРЕСЕНИЕ ПЕРУНА

Пестрая толпа богомольцев быстро растекалась во все стороны: одни торопились к перевозу, другие скрывались в лесу, третьи шли навестить знакомых сестер, а некоторые на кладбище проведать своих покойничков. Лев Аполлонович с Иваном Степановичем пошли к игуменье, а Сергей Иванович с Ксенией Федоровной и Андреем, напившись чудесного молока с вкусным монастырским хлебом, пошли, наслаждаясь солнцем, вокруг старых стен обители, бором, к реке. Сергей Иванович давно уже сдружился с Андреем, но сегодня беседа их что-то не клеилась: Сергей Иванович то торжествовал внутренно, то мучился и не знал, что делать, ибо все дороги его жизни вели теперь только в одну сторону, в эту тихую обитель над зеркальной гладью точно зачарованной лесной реки, к ногам этой далекой в своем строгом одеянии монахини девушки с глазами цвета вешнего неба. Прежде всего покоя искал он в этой зеленой крепости лесов, но он потерял покой: стоило ему только вспомнить это неуловимое мерцание длинных ресниц на милом лице, как горячие гимны гремели в его сердце, но смотрел он на эти белые, старые, суровые стены и торжество его сменялось отчаянием… И какая-то тягота и напряжение точно сковывало и Андрее и даже Ксению Федоровну — точно подошли они оба к краю пропасти и не могли ни идти дальше, ни отойти прочь…

А на том берегу, по солнечным дорогам, среди цветущих поемных лугов шла большая ярко-пестрая толпа девушек и с пением плясала вокруг разряженной в пестрые ленты березки, которую несли в голове толпы. Девушки уже не знали, забыли, что значить эта разряженная, тысячелетняя березка, но от этого ни их песни, ни пляски были не менее веселы…

— Жарко… Я что-то устала… — сказала Ксения Федоровна. — Сядем…

И они сели на самом берегу сверкающей на солнце Ужвы, среди разбросанных крупных валунов, под крутым обрывом, на котором стоял монастырь.

— Когда же вы отправляетесь на север? — спросил Сергей Иванович своего друга.

— На этих днях… — отвечал тот, щуря глаза на золотых зайчиков в мелкой ряби реки. — Мы хотим на этот раз забраться куда поглуше…