Первая формула [litres]

В тот вечер любящая пара желала друг другу спокойного сна в страшной тревоге. Что принесет с собой рассвет? Оба знали: если на мир опускается тень – значит, за ней придет и тьма. И хоть оба в разговоре высказывали надежду и являли бесстрашие, все ж боялись, что тьма поглотит свет их земли.

Антуан отправился в постель, возблагодарив солнце за еще один отпущенный им ясный день. На этот раз благодарностью он не ограничился – попросил у солнца совета:

«Что мне делать, когда придет тень? В разговоре с Этайнией не выказал я страха, но тут нужен воин, мечник. Мои же руки приспособлены не к мечу, не к щиту, а к лопате да мотыге».

Не знал Антуан, что мольбы его вознеслись в ночи и достигли ушей единственного существа, которое только и могло помочь.

Тень Этайнии, вылепленная мною для зрителей, растворилась, а вместо нее на стене появился силуэт высокого мужчины в плаще и капюшоне. Фигура сгорбилась, нависла над передними рядами зрительного зала, и кое-кто отпрянул, ощутив на себе ее взгляд.

Возникший на пороге дома Антуана незнакомец походил на нашего героя едва ли не как родной брат. Правда, черты лица и сама фигура у Антуана были потоньше. Человек же в дверном проеме сложением отличался крепким и лицо имел твердое. В глазах его во тьме ночи ровным светом горели огоньки. Подстрижен гость был коротко, словно солдат, и бороду носил аккуратную, расчесанную.

– Прости, друг, заблудился я. Увидел поле, а посреди него – твой домик. Прошу у тебя помощи: нужны мне кров и еда, если найдется, и, если не жалко – хорошая история на ночь.

Никому в помощи не отказывал Антуан и посторонился, пропуская странника в хижину.

– Двери мои открыты для всех, кто называет эти земли под солнцем своим домом. Вижу по лицу твоему и одежде, что ты местный. Прости меня и ты, но не могу тебя припомнить.

Повесил юноша плащ незнакомца на стул подле обеденного стола.

– Спасибо, – поблагодарил его странник. – На самом деле видишь ты меня каждый божий день, Антуан. Присматривал я за этими землями, когда тебя еще на свете не было. И буду присматривать за ними до скончания веков.

Присел гость прямо на пол у очага. Похоже, сейчас что-то будет, решил Антуан.

Я тронул грани материи разума, приказав пламени в очаге умерить свой жар, и таверну начала заволакивать темнота. Публика сбилась в кучки, стараясь держаться поближе к мерцающему огоньку на рукояти моего посоха.

Тяжело сглотнул Антуан, теряясь: как воспринимать слова незнакомца? Кров он человеку предложил и свой долг гостеприимства намерен был исполнить. Собрав кое-какую пищу, молодой человек принес ее гостю.

– Нет у меня больших запасов – беру с поля то, что поспело, однако этого едва хватает, чтобы утолить голод.

– Знаю. Остальное приносит твоя милая Этайния, – кивнул гость.

– И что еще тебе о ней известно? – насупился Антуан.

– Все, – коротко ответил незнакомец, приняв пищу из рук хозяина.

Отпрянул Антуан, когда коснулся тот кисти его. Снизошло на юношу подлинное тепло, что рождается, когда солнце встает в зените. Проникло тепло в грудь, толкнулось в сердце и заставило Антуана замереть на месте. Внутри у него словно расцвел цветок, и он ничего не мог с этим поделать. Заплакал – непонятно почему. Стоял молодой человек вне себя от волнения; поднялся гость и встал рядом с будущим героем.

– Вижу я все и всех, за всем на свете наблюдаю. Знаю, о чем думает народ мой, помню его привычки. И чувствую, у кого доброе сердце, а у кого – нет. Не странник я, заблудившийся в ночи, Антуан.

Воздел гость руки над головой.

Я ударил посохом в деревянный пол и, не успело стихнуть эхо удара, создал новое плетение:

– Ан…

Мой ум сосредоточился, нарисовав картинку вонзенного в землю стержня. Сработало… Посох встал как влитой. Я вернулся к граням восприятия, удерживающим образ огня, и раздул его воображаемым дыханием.

Исходил от него золотистый свет, разогнавший сгустившийся в доме Антуана сумрак. Уняла все боли золотая дымка, смягчила кожу и омыла тело Антуана необычайной волной успокоения и радости.

Я мысленно подпитал огонь, раздув его в яркий, подобно солнцу, шар. Он все рос, пока не стало больно глазам, и сидящие в зале заслонили глаза руками.