Первая формула [litres]

Словно наблюдаешь за мерцанием одинокой свечи в темную ночь… Все остальное просто перестало существовать. Осталось лишь пламя – то вспыхнет, то погаснет, то колыхнется под дуновением. Глаз не оторвать. Так и ловишь взглядом каждую искорку, пока ее образ не отпечатается в голове.

Танец закончился, и женщина низко поклонилась публике, вытянув вперед ножку.

Толпа взорвалась аплодисментами, и я присоединился к хлопающим, однако на этом выступление не завершилось.

Певица сместилась к одной из стен зала и вновь тихонько запела, вытянув к зрителям руки и грациозно шевеля пальчиками перед лицами возбужденных слушателей. Те следили за ней во все глаза, раскачиваясь так, что едва не падали со своих табуретов.

Сердце вставшей против тьмы
Храброй дочери луны
Смерть любимого разбила,
Душу мглою затопила.

Принца солнца больше нет,

Тень застила белый свет…
Дочь луны стояла твердо,
Не сдалась зловещим ордам.

Тьма рассеялась. Любовь

Солнце в мир вернуло вновь.
Дочь луны на землю пала
И над милым зарыдала.

На этот раз все отвели взгляды в сторону, словно испытывая приступ сердечной боли. По лицам зрителей бродила растерянность: каждый из них вожделел певицу, и каждый вспомнил о той жертве, что принесла Этайния, – а раньше об этом никто не задумывался.

Певица заставила взволнованную и возбужденную публику вскочить с табуретов, будто для танца, и тут же обрушила на их головы самые трагические эпизоды моей истории.

Выступила она мастерски, играя нами легко и ненавязчиво.

Я, как и все, сожалея о потере Этайнии, ощутил внутренний трепет. Лечил от скуки других, а попался сам. С другой стороны, не оценить впечатляющее выступление певицы я не мог. Зрителя она обводила вокруг пальца без малейших усилий. Легкий поворот сюжета – и зал дышал с ней в унисон, готовясь к развитию действия.

Еще один напев – громкий, переливчатый, словно невидимая рука дернула струну лютни. И вновь зазвучал протяжный звон, а женщина тем временем, продолжая звякать браслетами, переместилась на мою сторону зала. На долю секунды наши глаза встретились, и она мне подмигнула. В ее взгляде было куда больше тепла и огня, чем в горячем чае.

Что вам сказать,
Что спеть мне вам?
Какую песнь продать
Таким-то молодцам?

Скажите, смельчаки,

Со мной поговорите,
Что сердцем слышите мужским?
Песнь выбрать поспешите.
Скажите, смельчаки…

О сестры милые мои,

Что спеть мне вам?
Чем слух ваш усладить?
И где найти слова?
Скажите, милые мои…

Какую песнь мне спеть?

Чем вас развеселить?

Двигалась она так, словно в самом ее теле была заключена музыка, и воздух перед ней расступался, опасаясь помешать.

Я наблюдал за ней неподвижно, молча.

Спела она несколько довольно сложных песен, однако в ее исполнении они прозвучали легко и просто, словно колыбельные. Совсем не то было вначале – тогда женщина превратила несколько незамысловатых трактирных песенок в серьезные произведения, которые потом долго не шли из головы.

Что же дальше?

Дальше она пропела простой вопрос: «Чего еще изволите?» – и тем самым получила некоторую передышку.

Толпа задумалась, заспорила: что бы попросить? Песен было несметное множество, и каждую из них хотелось послушать. Обсуждение шло, певица отдыхала.

Я улыбнулся про себя: умнó… По сути, она держала зрителей в заложниках, нагнетая напряжение затянувшейся паузой перед следующим номером. В то же время у каждого был выбор. И вина за то, что на таверну вновь опустилось безмолвие, лежала только на зрителях. Впрочем, мне был известен способ его рассеять.

Нагнувшись, я приложил ладони рупором ко рту, чтобы выкрикнуть название песни, которая уж точно поставит ее в тупик:

– А как насчет…

– Спой «Плетение огня»! – перебил меня выкрик из зала.

Кричал один из стариков, сидевших в «Трех сказаниях», когда я несколько часов назад впервые перешагнул порог таверны.

Я крепче сжал посох и с заколотившимся сердцем уставился на кричавшего.

Если молодую женщину и обеспокоил выбор песни, она ничем свою тревогу не показала, лишь снова замурлыкала тихий напев.

– Значит, вы хотите балладу, короткую, но милую, о том самом человеке? Для кого-то он легенда, для других – злодей. На самом деле – ни тот ни другой. Некоторые говорят, что он – едва ли не ровня Богу. Миф, возражают другие, обман! Храбрец с львиным сердцем, способный сплести огонь в нечто вечное, – вот он кто.

Старик кивнул, и аудитория согласно замотала головами.