Первая формула

Несмотря на усталость, я улыбнулся. Привычные к тяжелому труду руки тем не менее болели.

– Удар!

Ослабив хватку, я взобрался на высокую деревянную платформу. Покрытые огромными, с кулак, синяками колени дрожали и пульсировали болью. Так, теперь другая веревка – старая, потертая, но все еще жесткая. Я дернул, обжигая ладони.

Над моей головой задвигался косо висящий рычаг, и его обернутый тряпкой конец стукнул в большой барабан. Раздался зловещий удар – точь-в-точь раскат грома.

– Дождь! – грубо крикнули мне через перекрытия, однако до меня долетел лишь едва слышный шепот.

Немедленно подчинившись приказу, полез сквозь дебри инструментов и механизмов. Спешка до добра не доводит, и я зацепил ногой деревянный чурбак, заменявший ступеньку, сшиб его и скорчился от боли в ушибленном месте. Опять колено, а как же… Я поморщился, не обращая внимания на просочившийся из темного угла лучик света и укоризненное цыканье.

Стену, к которой я подобрался, занимал ряд тонких бамбуковых палок. Не знаю, насколько они поднимались над сценой, но наверняка высоко. К механизму пристроили маленькую вертушку, однако добраться до нее я никак не мог. Спустя мгновение проклял свою забывчивость и кинулся за скамеечкой.

Повелевающий мною голос молчал. Сверху холодно наблюдали за моим провалом.

Мне швырнули скамейку, и та грянулась об пол с гулким звуком – как будто снова загудел барабан. Я вскарабкался на нее и наконец дотянулся до нужной рукоятки. Деревянный диск сместился, частично высвободив насыпанный в верхнюю часть полого ствола песок и металлическую стружку, и мелкий мусор потек вниз.

Уши заполнил шум дождя, эхом отдававшегося на сцене. Я снова крутанул рукоять. Меня охватило волнение от причастности к общему делу, и мои движения стали хаотичными. Нащупав еще один рычажок, я тоже его рванул.

Наверху словно шел взаправдашний ливень.

Я нетерпеливо метнулся к следующему стволу и вскочил на шаткую приступку, силясь добраться до последней из рукояток механизма. Та располагалась слишком высоко, и я лишь царапал ее пальцами, не в силах провернуть. Наконец, вытянувшись в струнку, изогнулся так, как умеют лишь дети, и, зажав рычажок между большим и указательным пальцами, дернул.

Диск сдвинулся – сверху снова донесся нежный шелест искусственного дождя.

К сожалению, к нему примешался грохот – я свалился с хлипкой подставки. Та отлетела в сторону и с глухим стуком ударилась о стену.

– Кузнечные меха! – сказал сверху бесстрастный голос.

Говорили повелительно и отрывисто – человек отдавал приказы, не сомневаясь, что они тотчас будут исполнены.

Я с трудом поднялся и, пошатываясь, сделал несколько шагов вперед, несмотря на вспыхнувшую в разных частях тела боль. Поморщился – и все же, не останавливаясь ни на секунду, заковылял к древней печке.

Ее первоначальная конструкция претерпела некоторые изменения: вверху печь сужалась, переходя в тонкую металлическую трубу, шедшую к подмосткам. С одной из ее сторон устроили подобие кузнечных мехов, так что силу огня по мере необходимости можно было регулировать.

Я ухватился за рычаги устройства и принялся за дело. Руки ныли, мышцы растягивались до предела, а я все нагнетал воздух в старую печь. Огонь завыл, и к потолку поднялись клубы дыма. Еще секунда – и черные облака всплывут над сценой, как того и требовал сюжет.

Я работал в театральном трюме уже два года и каждый раз, вдумываясь в последовательность своих действий, точно знал, какую пьесу сегодня дают. Натруженные мускулы скрипели, а я продолжал качать воздух.

– Занавес, – сказали сверху.

Я коротко выдохнул и, даже не вытерев лоб, отошел от горячей печки. Мокрые волосы облепили голову, забились за уши, защекотав нежную кожу. В другом углу моего подвала находились два колеса, каждое с четырьмя спицами. К ободам приделали по небольшому рычажку, так что приводить их в движение было удобно.

Я ухватился за рукояти и, кряхтя, тронул колеса с места. Устройства неохотно двинулись и потихоньку набрали ход. Несказанный механизм слегка скрежетал, и трюм заполнили неприятные звуки.

Наверху прозвучал звонок. Закрытие занавеса.

Крутить надо плавно, но сильно, чтобы занавес спускался мягко, без рывков, постепенно скрывая лицедеев. Это правило приходилось постоянно держать в уме, и я вращал колеса изо всех сил. Щелк! Механизм остановился.

Я расслабился и согнулся пополам. Все, работа окончена. Каждый глоток воздуха казался сладким и нес прохладу, хотя в подвале стояла невыносимая жара. Я вытер черные руки о свои потрепанные и порванные бриджи, если их еще можно было так назвать. Грязные дорожки пота катились по лицу, стекая на изношенную рубаху.

Некогда моя одежка была белой, однако теперь выцвела до бледно-серого оттенка – подобным образом стирается под миллионом ног и безжалостными ливнями булыжник мостовой. Чистился я усердно и все же не сумел оттереть пятна сажи с запястий.

– Прекрати! Может, твоя одежда и не нова, но этак ты приведешь ее в полную негодность.