Первая формула

Я устроился удобнее и смотрел на свечу до тех пор, пока ее огонек не запылал в моей голове. Устав, закрыл глаза. Неподвижный и яркий язычок никуда не делся, и я удерживал его в сознании твердо, как раньше – надоевшие до смерти камни. Ни на что не отвлекался, поэтому пламя не плясало и не гасло.

Настоящий огонь себя так не ведет, и усилие отозвалось в самой середине черепа, затем боль сместилась ко лбу. Вскоре у меня появилось ощущение, что голову изо всех сил сжимает десяток крепких рук, пытаясь ее раздавить. Боль росла, а вместе с ней – искушение все бросить. Хотелось спать, но я отогнал дрему и удвоил старания.

На верхнюю губу упала капелька влаги, и я почувствовал вкус меди и соли. Невольно распахнув глаза, дернулся и отпустил мысленный образ.

Из носа выкатилась струйка крови. Голова гудела так, словно меня пнули ногой в висок, и все же мной овладела эйфория.

Тот, кто знает, какое испытываешь наслаждение, заваливаясь в постель после тяжелого трудового дня, меня поймет. Я словно несколько дней подряд таскал кирпичи на стройке.

Неожиданно до меня дошло, что мой разум окреп – во всяком случае, его область, которую я мог контролировать, расширилась. Если Маграб не лукавил, то должна была усилиться и способность управлять этим пространством.

Я с трудом совладал с желанием откинуться на спину. Горящий огонек вновь приковал к себе мое внимание, и я забыл обо всем, кроме свечи.

Впрочем, голова ныть не перестала, а теперь заболели еще и глаза. Картинка начала сопротивляться, хотя я потратил уйму времени, чтобы заставить ее замереть. Огонек возобновил пляску, повинуясь только ему понятному ритму, – то качался, то подпрыгивал. Вырос, затем уменьшился до крохотной искорки и вновь вернулся к прежним размерам. Я словно наблюдал за живым существом, не желающим, чтобы его свободу ограничивали. Огонь боролся, стремился вырасти и вырваться наружу; его удерживала лишь свечка с фитилем да жестяная банка.

– Как успехи?

Я резко выпрямился. Грудь вдруг пронзило ледяной иглой, дыхание пресеклось. Посчитав до десяти, мне удалось умерить сердцебиение и очистить усталый мозг.

Маграб, держа в руке деревянную чашу, поднялся на сцену. Поставив ее на пол, он положил сверху тонкую, свернутую вдвое лепешку и указал на пищу:

– Наверное, ты хочешь перекусить?

Что там в чаше? Непривлекательная коричневая взвесь, плавающая в жидкости такого же цвета…

– Терпеть не могу чечевицу, – надулся я.

Схватив лепешку, Маграб взмахнул ею в воздухе:

– С хлебом пойдет все что угодно, Ари. С хлебом и… маслом, – добавил он после театральной паузы.

Я уставился на лепешку, по-местному – тори. Как сияет ее аппетитная мякоть… Моя рука словно зажила собственной жизнью. Поднялась, выхватила у Маграба тори и оторвала кусочек. Я тут же сложил его в виде лопатки и погрузил ее в похлебку. После первой ложки появилось ощущение сытной еды, а после второй я почувствовал аромат, который придавали похлебке специи.

Можно сколько угодно ненавидеть чечевицу – например, если тебя ею кормят каждый день, – однако голод она утоляет. Я ел как заведенный, и наконец Маграб положил руку мне на плечо.

– Полегче, мальчик. Подавишься. Торопиться не следует ни в плетениях, ни в еде. – Он кивнул сам себе и повторил: – Как успехи?

– У меня получается, – не переставая жевать, невнятно ответил я и указал на кровавый след над верхней губой. – Было больно, но я сумел удержать огонек и заставил его замереть.

Изогнув брови, Маграб изучил мое лицо.

– Правда? Хм… Неужели с первого раза?

Я кивнул, и моя ложка перестала погружаться в тарелку с прежней скоростью.

– Впечатляет, – почесал подбородок учитель. – Я в свое время справился далеко не сразу. У тебя дар, Ари.

Я просиял от его похвалы, хотя и сознавал, что ничего особенного пока не совершил. Похоже, своими первыми успехами я был обязан в основном тому, что рос при театре, под крылышком Халима. Не перечесть, сколько историй мне удалось услышать и запомнить во всех подробностях. Свободное время выдавалось по вечерам. Лежа в кровати, я мечтал и повторял то, что узнал за день. Ничего удивительного, что у меня развилось умение мыслить образно и удерживать в голове разнообразные картинки. Упражнения Маграба стали лишь следующим этапом на этом пути.

– Что чувствовал? – испытующе взглянул на меня учитель, явно совершая в уме какие-то подсчеты.

– Ну, как будто мою голову до отказа наполнили воздухом. Еще немного, и черепушка лопнула бы. А сверху на меня словно опустили огромную каменную плиту. Я ведь знал, что огонь движется, и боролся с ним, заставлял замереть. Боролся с двумя живыми существами: с собой и со своим представлением о том, как на самом деле ведет себя огонь.

Маграб что-то тихонько пробормотал себе под нос. Открыл рот, вздохнул и снова закрыл. Нахмурился, помолчал, и наконец его лицо разгладилось:

– Так и есть. Огонь и вправду живой. Никогда об этом не забывай. Я впечатлен тем, что ты делал со своим разумом, но нельзя забывать об осторожности, Ари.

Я округлил глаза, готовясь запротестовать, однако Маграб не дал мне сказать ни слова: