Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

Всякая законодательная деятельность есть работа над приспособлением внешних форм жизни к внутренним общественным силам. Действительные государственные люди заблаговременно видят их рост и умеют открывать им дорогу. Тогда все совершается незаметно. Только если этого приспособления не было сделано вовремя и равновесие оказалось нарушено, наступают бурные «переломы» и «эпохи реформ», которые судорожно потрясают всю жизнь; те люди, которые их в этих трудных условиях совершают, входят в историю как великие реформаторы. Если же государственный аппарат все-таки продолжает противиться этому, в борьбу врываются разрушительные силы революционной стихии. Они безжалостно ломают аппарат, отставший от жизни. В этом причина и назначение революций. Революционных вождей выдвигает на первый план именно степень разрушительного их динамизма. Ибо созидательный их план всегда есть утопия, и в этой утопичности его революционная сила. А когда задача революции выполнена, на сцене появляются «государственные люди» революционных эпох. Их прежние сторонники их считают «изменниками», ибо они покидают утопии, за которые делали революцию, но зато они умеют сочетать старое с новым, восстановить мир на каких-то новых началах. Это примирение и знаменует конец революций.

У России было все это; и «государственные» люди очень большого калибра, и «революционеры» громадной разрушительной силы. Но что показала либеральная общественность в лице кадетской фракции в эпоху 1-й Государственной думы? Она оказалась способна только мешать; мешала в их деле и революционерам, и реформаторам. Разрушительного динамизма у нее не было; революции она сделать не могла. А своих государственных людей она не выдвинула потому, что свою созидательную силу они могли бы показать только в сотрудничестве с исторической властью; а этого кадетская партия не захотела, так как легкомысленно вообразила, что власть «повержена» и «подняться не может», что «революционеры» им подчинятся и что они все смогут одни. И жизнь прошла мимо этих детских претензий.

Вожди кадетской партии погубили ее этою близорукою тактикой, своей игрой в революцию. Конечно, все эпохи «переломов», будь то Петра Великого или конвента, благоприятствуют «революционному» настроению и приемам. Нормальное развитие жизни тогда вообще нарушается; прежние правовые привычки свою силу теряют; а тогда для либерализма нет его главной основы. Такую эпоху перелома переживали и мы тогда, когда под напором «Освободительного Движения» зашаталась вековая твердыня Самодержавия. Прежнее право свое обаяние потеряло. Но эта бурная эпоха должна была окончиться 17 октября 1905 года. Перед 1-й Думой, в 1906 году, стояла уже совсем другая, не разрушительная, а созидательная задача – примирить старое с новым. Но кадетские «вожди» этой задачи не сумели понять или не захотели принять. Их таланты и оказались направлены на ложную и вредную цель.

Такому бесславному концу помогло и другое. Эпохи переломов создают ту специфическую нездоровую атмосферу, которую Милюков сочувственно назвал «энтузиазмом от широкого размаха событий». Он упрекнул меня в том, что я ее не заметил[100]. Он ошибается; я ее очень заметил. Это – болезнь почти всех блестящих эпох, которая может принести много вреда, если ее принимать за здоровье. Ибо она представляет благодарную почву для человеческих слабостей. В жизни общества все нужны друг другу и на общее благо не меньше героев политики работают скромные люди, которые об этом не подозревают и ни на что не претендуют. Но управление государством есть дело профессиональное. В старину это было неотъемлемой монополией государственной власти; в наш демократический век эту монополию взяли «политики». Это здоровый процесс. Но в эпохи «энтузиазма» и это меняется. Тогда все хотят сами делать политику, презрительно смотрят на «обывателей», которые заняты личными своими делами; тогда начинают верить, что «кухарка может управлять государством» и неискушенные люди вносят в государственное дело чисто детскую уверенность, что все очень просто, что всего можно сразу достигнуть, стоит лишь не бояться. В.В. Шульгин в 1917 году где-то сказал: «Самодержавие – это когда играет оркестр, а публика не смеет ни шикать, ни аплодировать. Конституция – это когда публика получает право об оркестре выражать свое мнение. А революция – это когда публика прогнала музыкантов и сама по-своему схватилась за инструменты». Приблизительно то же происходит в этих «энтузиазмах от широкого размаха событий». И зло не в том, что публика сама за инструменты хватается. Свою ошибку она скоро поймет. Худшее зло, когда музыканты, вместо того чтобы противиться детским увлечениям публики, из боязни потерять популярность предпочитают ей уступать и в ее неопытности приветствуют ее «зрелость».