Первая императрица России. Екатерина Прекрасная

Не видать тебе сына, аспид поганый! Один у тебя сын есть и будет, царевич Алексей Петрович, ясно солнышко, ему и престол наследовать! Жениться Петр на чухонке своей хочет – при живой-то жене!

Так, стало быть, и она, Евдокия, теперь свободна. Пора и ей снова любовь великую познать, как в старину, когда Степушка служил у трех цариц стольником. Надо бы послать к Степушке цидулку любовную, да как передать? Людей верных мало осталось, да и те – боятся. Что ж, Господь поможет и укрепит, приведет к ней друга верного, старого… Духовник ее суздальский поможет, отец Федор Пустынный! Будет и она, Евдокия, счастлива!

Глава 3. Первая любовь Степана Глебова

Первая любовь похожа на весеннее солнце – она не дышит зноем, не томит, как летнее светило, но мягкое тепло этой любви помнится всю жизнь. Так и Степан Глебов помнил о Прасковье-Евдокии долгие годы, проведенные на службе у Петра Алексеевича, которого он про себя частенько называл «царем-Иродом», а то и попросту – Петькой. Если бы Степан смог забыть об этой любви, то поднялся бы еще выше, вошел бы к царю в доверие, сделал бы блистательную армейскую карьеру. Но он не мог забыть о сосланной в Суздаль, поруганной царице, о своей Прасковьюшке, которая, отвечая на его чувства, в прежние времена рисковала высоким саном, а нынче – жизнью. Все эти годы, в походах и сражениях, да и в немногих мирных днях, Степан Глебов поддерживал связь с царицей Евдокией: получал от нее короткие, тайные цидулки, полные ласковых обращений и всепоглощающей страсти. Эти цидулки передавали сначала их общие знакомцы, тесно связанные с семьями Глебовых и Лопухиных, а потом, в бытность Евдокии в Суздале, люди Божьи, собиравшие для монастыря подаяние. Чаще всего к Глебову приходил Мишка Босо́й, юродивый богомолец.

Для Мишки не существовало запертых дверей и чужих дворов: человека Божьего по всей Руси принимали как своего. Вот он и хаживал из дома в дом, от одних добрых людей к другим. Бывал и у Лопухиных, у брата царицы-монахини Абрама Федоровича, и у царевны Марьи Алексеевны, и у царевича Алексей Петровича, и приносил суздальской узнице щедрые дары – меха да ткани. Но главной тайной его ношей были цидулки, часто – написанные хитрой цифирью. В них Евдокия просила о помощи, взывала к братьям и родственникам и народу православному, а главное, к своему несчастному сыну Алексею. Передавал юродивый и трогательные записочки инокини Елены, обращенные к майору Степану Глебову.

«Свет мой, батюшка, душа моя, радость моя! Ох, свет мой! Как мне на свете без тебя, как живой быть? Ей, ей, сокрушаюся!» – писала Евдокия, и эти трогательные, бесхитростные слова ранили Глебова в самое сердце. Он вспоминал их общую юность, московское житье-бытье, Солянку, случайные встречи, от которых потом так сладко ныло сердце, и еще – свою бытность стольником царицы Прасковьи Федоровны, тайные свидания с Евдокией и крохотную, укромную спаленку с пуховыми подушками, куда он не однажды увлекал свою любушку.

Глебов принимал Мишку Босого тайно, в своем московском доме, накрепко наказывал жене привечать странника, поить и кормить его обильно и сладко, оставлять на ночлег. Татьяне Васильевне все это очень не нравилось, она боялась гнева Петра Алексеевича, который мог сокрушить все их семейство – и Степушку, и дочерей, и ее саму. Но она привыкла во всем слушаться мужа и к тому же с первых дней их подневольного (по крайней мере, со стороны Степушки) брака понимала, что их свадьба состоялась лишь потому, что Прасковью Лопухину выдали за самого государя. Татьяна Васильевна знала свое место – невыгодное, второстепенное, уязвимое, – но на большее не претендовала, не смела. Покорно передавала мужу записочки от царицы Евдокии Федоровны, а случалось, и его цидулки к ней. И знала, всегда знала, что ей не тягаться с Евдокией – царицей московской, некрасивой, убогой и глупой в глазах царя Петра Алексеевича, но прекрасной и незабываемой для мужа чужого, ее Степушки.

Но теперь, когда царица Евдокия Федоровна стала монахиней Еленой, ненавистной государю, а Степушка продолжал тайно переписываться со своей зазнобой и принимал богомольцев да юродивых, приносивших от нее весточки, игра пошла нешуточная. И эта игра могла стоить жизни и Степану, и его нелюбимой жене, а их дочкам – свободы и состояния. Татьяна Васильевна порой видела себя и девочек (в жутких снах, от которых с криком просыпалась ночью) в сибирской ссылке или в крепости, а мужа – покорно склонившим голову на плаху. Ах, Евдокия, Евдокия, царица, своему мужу постылая, сука драная, зачем отнимаешь чужого супруга? И если бы только отнимала – ты и на саму жизнь его посягаешь… А как сбудутся страшные Татьянины сны, и погибнет Степушка в лютых мучениях?

И все же Татьяна Васильевна к Степиному гостю вышла, хоть охая и вздыхая, принесла ему сбитню горячего и пироги с рыбой да с малиной. Скоромного не вынесла: человек Божий мясной пищи без особой надобности вкушать не станет. Впрочем, такая особая надобность у Босого случалась частенько – порою до трех раз в день.