Первая командировка

— Ну наконец-то, заговорил! Рассказывайте, что за беда, и помните, что человеку, попавшему в беду, всегда она кажется самой большой.

— Профессор, когда я говорил, что у меня порок сердца, это не было правдой, — сказал Самарин и удивленно посмотрел на Килингера: он смеялся.

— Оказывается, Раух, я в болезнях все-таки разбираюсь, и не только в душевных, — говорил Килингер, смеясь. — Наблюдая вас, я не замечал некоторых примет болезни и думал: не было ли ошибки в диагнозе?

— У меня шизофрения, профессор. Моя мама покончила с собой, когда мне было десять лет. Но я стыжусь признаться в этом. И отец тоже всячески это скрывал. И он еще давно приписал мне порок сердца и требовал, чтобы я всем говорил так же.

— Это глупо! — раздраженно обронил Килингер и уставился на Самарина внимательными, чуть прищуренными глазами.

Они оба молчали.

— И оказывается, я никудышный психиатр, да, никудышный, — продолжал Килингер, вглядываясь в Самарина.

— Но это правда, профессор.

— Где вы лечились? У кого?

— Еще в школьные годы я каждое лето проводил в специальном санатории в Гарце, а когда учился уже в университете, дважды проходил лечение в клинике под Гамбургом. Но у меня ничего такого особо заметного не было, просто надолго портилось настроение. Я умолял отца, но он заставлял меня ложиться в клинику. И всякий раз он эти мои исчезновения обставлял с глупой таинственностью, которая меня только еще больше раздражала.

Килингер слушал очень внимательно, не сводя с него цепкого взгляда.

— Так… так… — произнес он с какой-то неопределенной интонацией не то недоверия, не то сочувствия и, помолчав, спросил: — Когда произошло освобождение от военной службы?

— В тридцать девятом.

— Где?

— У нас же в Гамбурге. И снова отец обставил это с той же глупой таинственностью. Сам повез меня на врачебную комиссию, вызвал туда врача из клиники, где я лечился.

— Ну-ну, дальше! Как было на комиссии? — спросил Килингер.

— Меня пригласили в кабинет, где находились врач из клиники, еще двое — очевидно, врачи — и отец. Со мной врачи разговаривали около часа, а потом попросили меня и отца выйти. Минут через двадцать туда был приглашен только отец, и вскоре он вышел сияющий. Обняв меня, сказал, что все в порядке, и мы уехали домой.

— У вас карточка освобождения с собой?

— Да, конечно.

Килингер бегло посмотрел карточку и, вернув ее, спросил:

— Так в чем же теперь беда?

— Я был в комендатуре. Перерегистрация. И мне приказано пройти переосвидетельствование в местном госпитале. Я боюсь туда идти.

— Боитесь, что отправят на фронт?

— Боюсь, — не сразу ответил Самарин. — Но еще больше боюсь грубости, издевок. Если бы вы знали, как со мной разговаривали в комендатуре!

Килингер думал о чем-то, поглядывая на понурившегося Самарина.

— Я могу вам помочь. В госпитале здесь работает психиатр, которого я знаю. Он даже в какой-то степени мой ученик. Но мне хотелось бы задать вам еще несколько вопросов. И попросить ответить только правду. Извините за эту просьбу, но единожды солгавший…

Самарин понял, что хочет от него Килингер, собрался, сжал в кулак волю, сосредоточив память на уроках, которые ему давал в Москве профессор Краснушкин — сухощавый старик с красивым улыбчивым лицом и тихим покоряющим голосом.

— Ответьте мне, в чем заключалось ваше лечение в школьные времена и позже?

— Какие-то лекарства, лечебные ванны, прогулки в горах. Ни во что я не верил, как и в то, что я болен. Но место было прекрасное, летом там прямо благодать. Я гулял и очень много читал. А после, в студенческие годы, мне в клинике делали какие-то уколы.

— Не можете назвать то лечебное заведение в Гарце?

— Санаторий-пансионат доктора Вайнера.

— Какая там была достопримечательность?

— В каком смысле?

— Ну которая учила, по мнению доктора Вайнера, долголетию?

— А-а, террариум с живыми черепахами.

Доктор Килингер рассмеялся:

— Когда правда — она одна для всех. Доктор Вайнер однажды приглашал меня туда, совсем молодого психиатра на консультацию. И конечно же, хвастался черепахами как лечебно-психологическим фактором. А то, что вы не верили в лечение там, имело все основания — это заведение было чисто коммерческим предприятием, рассчитанным на детей богатых родителей.

Самарин молчал и думал в это время о том, какое великое дело точно отработанные детали легенды…

— Идите в госпиталь и ничего не бойтесь, — сказал Килингер. Но ничего не добавил о том, поможет ли он хоть чем-нибудь, хотя бы телефонным звонком знакомому психиатру.