Первая красотка в городе

Когда я снова поднял голову, на мой столик ставила свое пиво какая-то черная девка.

— Слушай, мужик, — говорила она, — слушай, мужик…

— Здрасьте, — сказал я.

— Слушай, мужик, не поддавайся ты этой малышке Фло, не давай себя подстрелить, мужик. Ты выкарабкаешься.

— Я знаю, что выкарабкаюсь. Я и не собирался лапки задирать.

— Клево. А то сидишь как в воду опущенный. На тебя посмотреть — тоска зеленая.

— Конечно зеленая. Она ж мне в самое нутро забралась. Но ничего — рассосется. Пива?

— Ага. Угощаю.

Тогда мы с нею завалились у меня на всю ночь, но с женщинами я на этом распрощался — месяцев на 14, на 18. Если сам на след не выходишь, можно иногда устроить себе такие каникулы.

Поэтому каждый вечер после работы я напивался, один, у себя, и оставалось ровно столько, чтобы протянуть субботу на бегах; жизнь была проста, без лишней боли. Смысла, может, в ней и не было, но хоть не больно. Джеффа я сразу признал. Он, правда, моложе, но в нем я увидел себя в юности.

— Да у тебя дьявольский бодун, парнишка, — сказал я ему как-то утром.

— Ну а как же? — ответил он. — Человек должен забываться.

— Наверное, ты прав, — сказал я, — бодун лучше психушки.

В тот вечер после работы мы зарулили в ближайший бар. Джефф оказался похож на меня: едой не заморачивался, о еде вообще не думал. Несмотря на все это, мы с ним были самыми здоровыми мужиками на всей богадельне, но до ручки себя ни разу не доводили. Жрать скучно. Бары к тому времени мне тоже остохренели — все эти одинокие идиоты, сидят и надеются, вдруг зайдет какая-нибудь тетка и унесет их с собой в страну чудес. Две самые тошнотные толпы собираются на бегах и в барах — и я в первую очередь имею в виду мужских особей. Неудачники, которые все время проигрывают, не могут постоять за себя и взять себя в руки. И тут я такой, прямо посередке. С Джеффом мне становилось легче. Я в том смысле, что ему-то все это было внове, еще с перчиком, еще билась какая-то жизнь, будто мы чем-то значительным заняты, а не просто спускаем жалкую зарплату на кир, игры, меблирашки, не просто теряем работы и находим новые, не просто обжигаемся о баб, не просто так из преисподней не вылазим, а еще и плюем на нее. На все на это и плюем.

— Я хочу тебя познакомить с моим корешем, Грамёрси Эдвардзом, — сказал он.

— Грамёрси Эдвардзом?

— Ага, Грам на нарах провел больше, чем на воле.

— Зона?

— И зона, и психушка.

— Здорово. Пускай подваливает.

— Давай ему на вахту позвоним. Если не ужрался до чертиков, подвалит…

Грамёрси Эдвардз приперся где-то через час. К тому времени я чувствовал, что мне многое по плечу, и это было хорошо, ибо Грамёрси уже стоял в дверях — жертва исправительных колоний и тюряг. Глаза его словно все время закатывались под лоб, как будто он пытался заглянуть себе в мозги и посмотреть, что там пошло не так. Одет в лохмотья, а рваный карман штанов топырился от здоровенной бутылки вина. От него разило, самокрутка болталась на губе. Джефф нас познакомил. Грам извлек из кармана бутылку и предложил мне выпить. Я его предложение принял. Мы остались в баре до самого закрытия.

Потом мы отправились пешком к Грамёрси в ночлежку. В те дай, пока район не оккупировали киты индустрии, в некоторых старых домах бедным сдавали комнаты, и в одном таком доме у хозяйки был бульдог, которого она каждую ночь спускала охранять свою драгоценную собственность. Сволочь он был редкостная: пугал меня множество пьяных ночей, пока я не выучил, какая сторона улицы его, а какая — моя. Мне досталась та, которая его не интересовала.

— Ладно, — сказал Джефф, — сегодня мы этого урода достанем. Так, Грам, мое дело — его поймать. Я ловлю, ты распарываешь.

— Ты лови, — ответил Грам, — а чика при мне. Только сегодня заточил.

Мы шли дальше. Вскоре раздался рык — бульдог скачками мчался к нам. У него отлично получалось цапать за икры. Чертовски хороший сторожевой пес. Скакал он к нам с большим апломбом. Джефф дождался, пока псина чуть нас не нагнала, затем извернулся куда-то в сторону и прыгнул ей на спину. Бульдога занесло, он быстро обернулся, и Джефф перехватил его снизу на лету. Под передними лапами сцепил руки в замок и встал. Бульдог лягался и беспомощно щелкал челюстями, брюхо его обнажилось.

— Хехехехе, — завелся Грамёрси, — хехехехе!

И он воткнул свою чику и вырезал прямоугольник. А потом еще и разделил его на 4 части.

— Господи, — сказал Джефф.

Кровища хлестала повсюду. Джефф выронил бульдога. Тот уже не дрыгался. Мы пошли дальше.

— Хехехехехе, — не унимался Грамёрси, — сукин сын больше никого не потревожит.

— Меня от вас тошнит, ребята, — сказал я. Двинул к себе, а бедный бульдог все не шел у меня из головы. На Джеффа я злился еще 2 или 3 дня, потом забыл…

Грамёрси я больше не видел, а с Джеффом мы продолжали надираться. Все равно делать вроде как больше нечего.