Первая красотка в городе

– Марсель Дюшен.

”ЦЕЛУЙ РУКУ, КОТОРУЮ НЕ МОЖЕШЬ ОТРУБИТЬ.”

– Поговорка таурегов.

”ВСЕ МЫ В СВОЕ ВРЕМЯ БЫВАЛИ ЛОВКИМИ ПАРНЯМИ.”

– Адмирал Сент-Винсент “МОЯ МЕЧТА – СПАСТИ ИХ ОТ ПРИРОДЫ.”

– Кристиан Диор.

”СЕЗАМ, ОТКРОЙСЯ, – Я ХОЧУ ВЫЙТИ.”

– Станислав Ежи Лец.

”МЕРНЫЙ ЯРД НЕ УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО ПРЕДМЕТ, КОТОРЫЙ НАДО ИЗМЕРИТЬ, – ДЛИНОЮ В ЯРД.”

– Людвиг Витгенштейн

я немного улетел по пиву.

– слушай, мне это последнее нравится: “предмет, который надо изуверить, не обязательно должен быть длиною в ярд”.

– мне кажется, так даже лучше, хотя написано не так.

– ладно, как там Кака? это говно на детском языке, и женщины более сексуальной я ни разу в жизни не видел.

– я знаю. все началось с Кафки. ей раньше нравился Кафка, и я ее так называл.

потом она сама имя изменила. – он встает и подходит к фотографии. поди сюда, Буковски. – я мечу свою пивную банку в мусорный бак и подхожу. – - это что? – спрашивает Санчес.

я смотрю на фотографию, очень хорошая фотография.

– ну, похоже на хуй.

– на какой хуй?

– на твердый хуй. на большой.

– это мой.

– и что?

– ты разве не заметил?

– чего?

– спермы.

– да, вижу. я не хотел говорить…

– а почему? что с тобой такое, к чертовой матери?

– я не понимаю.

– я в том смысле, ты видишь сперму или нет?

– ты это о чем?

– а о том, что я ДРОЧУ, неужели ты не понимаешь, как это трудно?

– это не трудно, Санчес, я это постоянно делаю…

– ох, ну ты бычара! я имею в виду, что я присобачил к камере веревочку. ты представляешь себе, какая это засада – оставаться неподвижно в фокусе, эякулировать и спускать затвор камеры одновременно?

– я не пользуюсь камерой.

– а сколько мужиков ею пользуются? ты, как всегда, не рубишь фишку. кто ты, к чертовой матери, такой, переведенный на немецкий, испанский, французский и так далее, я никогда не узнаю! смотри, ты соображаешь: у меня ТРИ ДНЯ ушло, чтобы такую ПРОСТУЮ фотографию сделать? а ты знаешь, сколько раз мне СДРАЧИВАТЬ пришлось?

– 4?

– ДЕСЯТЬ РАЗ!

– ох, Господи! а как же Кака?

– ей фотка понравилась.

– я в смысле…

– боже милостивый, мальчик, я лишен языка отвечать на твою простоту.

он уходит в свой угол и снова плюхается в кресло посреди своих проводов, кусачек, переводов и гигантской записной книжки ГОРЬКИЙ ПРЫЖОК, к черной обложке которой приклеен нос Адольфа в обрамлении берлинского бункера на заднем плане.

– я сейчас кое над чем работаю, – сообщаю я ему. – пишу рассказ про то, как прихожу брать интервью у великого композитора. он пьян. я напиваюсь тоже, а еще там есть горничная. мы по вину ударяем. он наклоняется ко мне и говорит:

”Кроткие Унаследуют Землю”[18]…

– вот как?

– а потом добавляет: “в переводе это означает, что дураки окажутся нахрапистее”.

– паршиво, – говорит он. – но для тебя нормально.

– только я не знаю, что мне дальше делать. у меня эта горничная ходит повсюду в такой коротенькой штучке, и я не знаю, что мне с нею сделать. композитор напивается, я напиваюсь, а она ходит, задницей светит, горячая, как геенна огненная, и я не знаю, что мне с этим делать. я подумал, может, сюжет спасти тем, что я хлещу горничную пряжкой ремня, а затем отсасываю у композитора. но я никогда ни у кого в рот не брал, никогда не хотелось, я квадратный, поэтому я бросил рассказ на середине и так и не закончил до сих пор.

– каждый мужик – гомик, хуесос; каждая баба – кобла. чего ты так волнуешься?

– а того, что я несчастен, никуда не гожусь, а мне не нравится никуда не годиться.

мы сидим еще некоторое время, а потом сверху спускается она, эти льняные, прямые прутики волос.

первая женщина, которую я мог бы съесть, наверное.

но она проходит мимо Санчеса, и язык его лишь кончиком облизывает губы, и мимо меня проходит, точно отдельные шарикоподшипники волшебства колышут плоть ее изнутри, пускай же небеса расцелуют мне яйца, если это не так, и она волной проскальзывает сквозь это все, в сиянии славы, словно лавина, расплавленная солнцем…

– привет, Хэнк, – говорит она.

– Кака, – смеюсь я.

она заходит к себе за стол и начинает рисовать свои кусочки живописи, а он сидит, Санчес этот, бородища чернее власти черных, но спокойный, спокойный, никаких предъяв. я начинаю пьянеть, говорить гадости, все что угодно говорить.

потом начинаю утомлять. мычу, бормочу.

– ох, п-пардон… не х-хотел бы п-портить вам вечер… п-ростите, зас-ранцы…

ага… я убийца, но никого не убью. во мне есть класс. я Буковски! меня перевели на СЕМЬ ЯЗЫКОВ! Я – ЕДИНСТВЕННЫЙ! БУКОВСКИ!

я падаю мордой вниз, пытаясь снова разглядеть фотку с суходрочкой, цепляюсь за что-то. за собственный ботинок. у меня эта дурная привычка, черт бы ее побрал, снимать собственные ботинки.

– Хэнк, – говорит она. – осторожнее.

– Буковски? – спрашивает он. – ты как? – поднимает меня. – старик, мне кажется, тебе сегодня лучше остаться у нас.

– НЕТ, ЧЕРТ ПОБЕРИ, Я ИДУ НА БАЛ ДРОВОСЕКОВ!