Первая красотка в городе

Один хорошенько звезданул ему по физиономии. Когда Мартин встал и вытянул руки под браслеты, другой вытянул из петли дубинку и изо всех сил рубанул ему поперек брюха. Мартин рухнул на пол. Ни вдохнуть, ни двинуться он не мог. Они подняли его. Второй снова заехал ему в челюсть.

Везде были люди. Они не стали спускаться на лифте, пошли пешком, толкая его вниз по лестнице.

Лица, лица, лица, наружу из подъезда, лица на улице.

В патрульной машине оказалось очень странно – двое легавых впереди, двое – с ним на заднем сиденье. Мартина обслуживали по высшему классу.

– Убил бы такую мразь, как ты, – сказал один из легавых на заднем сиденье. – Убил бы такую гадину и даже стараться бы не стал…

Мартин беззвучно расплакался, строчки слез побежали вниз, как одичавшие.

– У меня дочке пять лет, – сказал один из легавых сзади. – Я б тебя убил и не задумался!

– Я ничего не мог сделать, – ответил Мартин, – говорю вам, Господи спаси меня, я ничего не мог с собой сделать…

Легавый начал лупасить Мартина по голове дубинкой. Никто его не останавливал.

Мартин упал лицом вперед, его рвало кровью и вином, легавый выпрямил его, еще раз шарахнул дубинкой по лицу, поперек рта, вышиб ему почти все передние зубы.

Потом, подъезжая к участку, его ненадолго оставили в покое.

УБИЙСТВО РАМОНА ВАСКЕСА[23]

Они позвонили в дверь. Два брата – Линкольн, 23 года, и Эндрю, 17 лет.

Он подошел открывать сам.

Во какой. Рамон Васкес, старая звезда немого экрана и самого начала звукового кино. Уже за 60, но на вид все такой же изысканный. В те дни, и на экране, и в жизни, волосы его были обильно навазелинены и зачесаны прямо назад, приглажены даже. А длинный тонкий нос, а крохотные усики, а как глубоко заглядывал он дамам в глаза – нет, это было слишком. Его называли “Великим Любовником”. Дамочки обмирали при виде его на экране. Ну, “обмирали” – это то, что писали кинокритики. На самом же деле, Рамон Васкес был гомосексуалистом. Теперь волосы его были царственно седы, усы – - чуточку погуще.

Стояла промозглая калифорнийская ночь, а дом Рамона располагался в стороне от дороги в холмах. На парнишках были армейские брюки и белые футболки. Оба – мускулистые, довольно симпатичные, с приятными извиняющимися лицами.

Говорил из них Линкольн:

– Мы читали о вас, мистер Васкес. Простите, что побеспокоили вас, но нас глубоко интересуют голливудские идолы, и мы выяснили, где вы живете, а тут проезжали мимо и не утерпели – позвонили.

– А разве здесь не холодно, мальчики?

– Да-да, холодно.

– Не зайдете внутрь на минуточку?

– Нам не хочется вас беспокоить, мы не хотим ничему мешать.

– Все в порядке. Заходите же. Я один.

Мальчики вошли. Встали посреди комнаты, нелепые, растерянные.

– Ах, прошу вас, садитесь! – произнес Рамон. Указал на оттоманку. Мальчики подошли, сели, несколько напряженно. В камине горел огонек. – Я принесу вам что-нибудь согреться. Одну минуточку.

Рамон вернулся с хорошим французским вином, открыл бутылку, снова вышел, затем вернулся с 3 охлажденными бокалами. Разлил на троих.

– Попробуйте. Очень приятное.

Линкольн осушил свой довольно быстро. Эндрю, посмотрев на него, сделал то же самое. Рамон долил.

– Вы братья?

– Да.

– Я так и подумал.

– Я – Линкольн. А он – мой младший брат Эндрю.

– Ах, да. У Эндрю очень утонченное и чарующее лицо. Задумчивое. И в нем есть что-то чуть-чуть жестокое. Возможно – настолько жестокое, насколько нужно.

Хммм, можно попробовать устроить его в кино. Я, знаете ли, по-прежнему каким-то весом обладаю.

– А как насчет моего лица, мистер Васкес? – спросил Линкольн.

– Не такое утонченное – и более жестокое. Настолько жестокое, что в нем почти звериная красота; вот… это и еще ваше… тело. Простите, но вы сложены, как какая-то чертова обезьяна, которую обрили почти наголо. Однако… вы мне очень нравитесь – вы излучаете… нечто.

– Может быть, голод, – произнес Эндрю, впервые раскрыв рот. – Мы только что приехали в город. Из Канзаса. Колеса спустило. Потом полетел проклятый клапан.

Все наши деньги сожрали эти шины, да ремонт. Вон он сидит снаружи, “плимут”

56-го года – мы его даже на лом за десять баксов сдать не можем.

– Вы голодны?

– Еще как!

– Так погодите, боже святый, я вам чего-нибудь принесу, я вам что-нибудь приготовлю. А пока – пейте!

Рамон исчез в кухне.

Линкольн взял бутылку, отхлебнул прямо из горла. Долгим таким глотком. Потом передал ее Эндрю:

– Допивай.

Только Эндрю опустошил ее, как вернулся Рамон с большим блюдом чищенные и фаршированные оливки; сыр, салями, пастрама, крекеры из белой муки, зеленый лучок, ветчина и яйца со специями.

– О, вино! Вы закончили бутылку! Прекрасно!

Рамон вышел, вернулся с двумя запотевшими. Откупорил обе.

Мальчики накинулись на еду. Много времени это не отняло. Тарелка была чиста.

Затем приступили к вину.

– Вы знали Богарта?

– Ах, так, немножко.

– А как насчет Гарбо?

– Ну разумеется, не будьте глупенькими.

– А как насчет Гейбла?

– Шапочное знакомство.

– Кэгни?