Первая красотка в городе

– просто там не было ничего хорошего, Бёркетт, вот и все.

Бёркетт постукал сигаретой о пепельницу – нет, он просто протаранил ею пепельницу, вбивая ее в донышко и выкручивая при этом. потом зажег еще одну и, держа перед собой спичку, еще пылавшую, проговорил:

– эй, послушай, мужик, не надо мне этого ДЕРЬМА тут вешать!

– вы кошмарно пишете, Джимми.

– я сказал, только мои ДРУЗЬЯ зовут меня “Джимми”!

– вы говенно пишете, мистер Бёркетт, по нашему мнению, конечно, и только по нашему мнению.

– слушай, чувак, я эти игры ЗНАЮ! ПОДСОСЕШЬ как надо – и тебя приняли! только ПОДСОСАТЬ надо! а я не СОСУ, чувак! моя работа одна такая!

– это уж точно, мистер Бёркетт.

– если б я был жидом, или педиком, или комми, или черномазым, то все было бы схвачено, чувак, я бы прошел.

– тут у меня вчера был черный писатель, который сказал, что если бы кожа у него была белой, он бы стал миллионером.

– ладно, а как насчет педиков?

– некоторые педики пишут довольно неплохо.

– как Жене, а?

– как Жене.

– хуй сосать надо, значит, а? я должен писать о том, как сосут хуй, а?

– я этого не говорил.

– слушай, чувак, мне только немного рекламы надо. немного рекламы – и я пойду.

народ ПОЛЮБИТ меня! им только УВИДЕТЬ надо мои вещи!

– послушайте, мистер Бёркетт, мы о деле говорим. если б мы печатали каждого писателя, кто только потребует этого, потому что у него великие вещи, долго бы мы не протянули. приходится выносить суждения. если мы слишком часто будем ошибаться, нам конец. вот так все просто. мы печатаем хорошие произведения, которые продаются, и плохие произведения, которые продаются. мы на рынке. мы не занимаемся благотворительностью и, честно говоря, нас не слишком заботит улучшение души или исправление мира.

– но мои вещи ПОЙДУТ, Генри…

– “мистер Мэйсон”, пожалуйста! только мои друзья…

– вы что пытаетесь – ОБОСРАТЬ меня?

– слушайте, Бёркетт, вы настырный. настырность у вас выходит здорово. почему б вам не пойти швабрами торговать, или страховками, или чем-нибудь еще?

– а что с моими вещами не так?

– не получается быть настырным и писать одновременно. это мог только Хемингуэй, а потом даже он забыл, как писать надо.

– я в смысле, чувак, что тебе не нравится в моих вещах? в смысле, будь ОПРЕДЕЛЕННЕЕ! не надо мне тут говна никакого вешать про Хемингуэя, чувак!

– 1955.

– 1955? это в каком смысле?

– это в том смысле, что тогда вы были хороши, но иголку заело. вы до сих пор играете 1955 – снова и снова.

– черт, да жизнь есть жизнь, и я по-прежнему пишу о ЖИЗНИ, чувак! ничего другого нет! какого дьявола ты мне тут вешаешь?

Генри Мэйсон испустил долгий медленный вздох и откинулся на спинку. художники нестерпимо скучны. и близоруки. если у них получалось, они верили в собственное величие, сколь бы плохими они ни были. если у них не получалось, то виноват в этом кто-то другой. не потому, что у них нет таланта; сколько бы они ни воняли, они всегда верили в свой гений. они всегда могли предъявить Ван-Гога, Моцарта или пару дюжин других, кто сошел в могилу до того, как маленькие жопки им отлакировало Славой. однако, на каждого Моцарта приходилось 50.000 несносных идиотов, которые, не переставая, изрыгали гниль. только самые хорошие бросали игру – вроде Рембо или Россини.

Бёркетт закурил еще одну сигарету, снова держа перед собой горящую спичку, пока говорил:

– слушайте, вы же печатаете Буковски. а он оступился. вы же знаете, что он оступился. признай это, чувак! Буковски же оступился, а? правда?

– ну, оступился.

– он пишет ГОВНО!

– если говно продается, то мы будем его продавать. послушайте, мистер Бёркетт, мы – не единственное издательство. попробовали бы кого-нибудь другого? не принимайте наше суждение и всё.

Бёркетт встал.

– а толку-то, к чертям собачьим? вы все, парни, одинаковы! вам хорошая литература ни к чему! всему миру ни к чему НАСТОЯЩАЯ литература! да вы человека от мухи навозной отличить не сможете! потому что вы – дохлятина! ДОХЛЯТИНА, слышал? ВЫ ВСЕ, ПИЗДЮКИ, – ДОХЛЯТИНА! ИДИТЕ НА ХУЙ! ИДИТЕ НА ХУЙ! ИДИТЕ НА ХУЙ!

ИДИТЕ НА ХУЙ!

Бёркетт швырнул тлевшую сигарету на ковер, развернулся, подошел к двери, ГРОХНУЛ ею и исчез.

Генри Мэйсон поднялся, подобрал сигарету, положил ее в пепельницу, сел, зажег свою. с такой работой хрена лысого бросишь курить, подумал он. он откинулся на спинку кресла и затянулся: так радостно, что Бёркетт ушел, такие люди просто опасны – абсолютно безумны и злобны – особенно те, кто всегда пишут о ЛЮБВИ, или СЕКСЕ, или УЛУЧШЕНИИ МИРА. господи, господи. он выдохнул. задребезжал интерком.

он снял трубку.

– к вам некий мистер Эйнсуорт Хокли?

– чего ему надо? мы же отправили ему чек за ЗУД В ЯЙЦАХ И АТАСЫ В ОБЩАГЕ.

– он говорит, что у него есть новый рассказ.

– прекрасно. скажи ему, чтобы оставил у тебя.

– он говорит, что еще не написал его.

– ладно, пусть план оставит. я посмотрю.

– он говорит, что у него нет плана.

– так чего ж ему тогда надо?

– он хочет поговорить с вами лично.

– и ты не можешь от него отделаться?

– нет, он только таращится на мои ноги и скалится.

– так одерни же юбку, ради Христа!

– она слишком короткая.

– ладно. зови.

вошел Эйнсуорт Хокли.