Первая любовь

Хорн приходил по ночам. Я принимал его в темноте. Я все привык сносить, кроме того, чтобы меня видели. В первое время я выпроваживал его примерно через пять-шесть минут. Потом он и сам стал уходить по истечении назначенного срока. Со своими записями он сверялся при свете электрического фонарика. Затем выключал фонарик и говорил в темноте. Свет – молчание, темнота – речь. Меня уже лет пять или шесть никто не видел, и в первую очередь я сам себя не видел. Я говорю о лице, которое столько исследовал, встарь и в недавнем прошлом. Попытаюсь произвести повторный осмотр, так чтобы он послужил мне уроком. Вернусь к своим стеклам и зеркалам. В конце концов я позволю себя узреть. Я крикну, если раздастся стук в дверь: «Войдите!» Однако я говорю о том, что было пять или шесть лет назад. Вышеприведенные указания длительности, а также те, что последуют, служат для того, чтобы мы ориентировались во времени. Собственно тело причиняло мне много страданий. Я маскировал его, как мог, но стоило мне подняться, и оно являлось во всей красе. Так как я тогда опять начал вставать с кровати. Впрочем, не в этом загвоздка. Но вот лицо, тут и говорить не о чем. Посему Хорн – только ночью. Если ему случалось забыть фонарик, он пользовался спичками. Я мог спросить его, например: «А какое в тот день на ней было платье?» Тогда он зажигал спичку, перелистывал записи, находил искомое место, тушил спичку и отвечал, к примеру: «Желтое». Он не любил, чтобы его прерывали, и я, должен сказать, делал это лишь изредка. Прервав его однажды ночью, я попросил его осветить свое лицо. Он повиновался, потом затушил источник света и возобновил рассказ на прерванном месте. Прервав его повторно, я попросил его замолчать на мгновение. Тогда дело дальше не пошло. Но на следующий день или, быть может, дня через два я попросил его осветить свое лицо сразу после прихода и держать его освещенным до новых распоряжений. Поначалу достаточно яркий, свет постепенно ослабел до желтоватого свечения. Это последнее, к моему удивлению, продержалось довольно долго. Потом внезапно наступила тьма, и Хорн ушел, так как отведенные ему пять или шесть минут истекли, вне всякого сомнения. Но тут одно из двух, либо миг полного затухания совпал, по чистой прихоти случая, с окончанием сеанса, либо Хорн, сознавая, что ему пора уходить, оборвал последние ручейки электричества. Оно мне все еще иногда является, это исчезающее во мраке лицо, которое я вижу тем яснее, чем больше его поглощает тень, таким оно запечатлелось мне в памяти. Итак, покуда необъяснимым образом оно медлило в воздухе, прежде чем раствориться во мраке, я сказал себе: «Сомнений быть не может, это он». Именно во внешнем пространстве, не путать с другим, созданы эти образы. Мне нужно лишь поставить заслон рукой или закрыть глаза, чтобы их больше не видеть, ну или снять очки, чтобы они растаяли. В этом преимущество. Но не действенная защита, как показано ниже. Вот почему я предпочитал, поднимаясь с кровати, иметь перед собой некую сплошную плоскость, вроде той, которой я мог управлять еще с кровати, я говорю о потолке. Потому что я снова начал подниматься на ноги. Мне казалось, что я уже совершил свое последнее путешествие, то самое, которое мне нужно теперь попытаться осветить вновь, чтобы оно стало для меня уроком, то самое, из которого мне лучше было не возвращаться. Но вот мне подумалось, что мне нужно предпринять еще одно путешествие. Вот я пытаюсь встать и сделать несколько шагов по комнате, держась за железки кровати. По сути дела, погубила меня атлетика и физические упражнения. Столько я прыгал и бегал, столько боксировал и боролся в своей юности и даже много позже, столько я упражнялся в некоторых дисциплинах, что износил машину раньше времени. Теперь мне за сорок, а я все еще занимаюсь метанием копья.

IV