Первая любовь (СИ)

Я прикрыл глаза и мысленно выругался. Зачем пришел? Только хуже стало. Теперь тревога охватила меня, словно пламя пионерского костра. Неужели правда есть такая вероятность, что Маруся предпочтет его?! Кажется, я с ума сойду, если это случится!

Скупо попрощавшись с Уваровым я отправился домой, но в груди у меня ныло и болело. Мне было остро необходимо посмотреть ей в глаза. Увидеть в них то, что я привык видеть, что уже успел объявить своим: нежность, приятие, сердечную теплоту. Все то, что и я к ней испытываю, без края и дна.

Путь был уже хорошо знаком, только на этот раз я вошел через калитку. Сорокинский пес залаял немного, но быстро успокоился, признав своих, и вернулся в будку.

Маруся спала безмятежным ангельским сном, я притормозил ненадолго, разглядывая ее нежное личико и эти губы, которые успели стать моей навязчивой идеей. Даже во сне их вижу иногда. Черт, как же хочется поцеловать! Может, чмокнуть разочек, совсем осторожно? Держу пари, никогда я не пробовал на вкус такие нежные губки, как у Манюси! Не в силах бороться с искушением, я приблизил свое лицо к Машиному и потянул носом. От моей девочки пахло так сладко, что сводило челюсть. Какой-то парфюмерией, и мятной зубной пастой, и еще чем-то невыразимым — наверное, ею самой: ее кожей, волосами…

Отстраниться было так тяжело, как будто меня приковали к Марусе железными цепями. Я скользнул губами по ее персиковой щечке и уже почти коснулся губ, но они вдруг выразительно нежно прошептали:

— Глебушка… — а потом затрепетали темные пушистые ресницы, и я резко отпрянул.

Манюся моргала еще некоторое время, а потом ее взгляд приобрел осмысленность, и она смущенно улыбнулась: — Глеб! Ты… рецидивист! Каждый день лазишь ко мне в окно?

— Нельзя? — я не сводил с нее взгляда, утонув в колдовских глазках, и говорил отрывисто, потому что дыхание сбивалось.

Она поморщилась:

— Ты знаешь, что можно!

Это грело душу, но мне тут же захотелось большего. Еще подтверждений, более явных — что она моя, пусть пока и не признала этого вслух. Я взял Марусю за тонкую белую ручку и положил ее себе на голову. Она улыбнулась и провела ею по моим волосам — очень мягко, почти не ощутимо.

— Поиграем в котика? — спросила Машенька шепотом. — Как в детстве…

У меня в животе поднялась настоящая буря. Я бы с большим удовольствием сейчас поиграл и в другие игры, которые занимали нас в детстве, только по-взрослому. Например, помню, однажды мы с Манюсей были мужем и женой, которые отправились в тропические джунгли исследовать местную фауну. Но пока решил удовольствоваться котиком. Маша несколько раз погладила меня по голове — все смелее, запуская пальчики в мою шевелюру — отчего там с бешеной скоростью носились мурашки, буквально сбивая меня с ног. Точнее, я стоял на коленях, но уже и такое вертикальное положение было трудно держать. А потом Маруся меня добила: приподнялась на локтях и сунула нос в мои волосы. И вдохнула глубоко. И пробормотала нежно:

— Вкусно пахнет твой шампунь, котик!

Меня окатило кипятком. В мозгу пульсировала только одна мысль: схватить и поцеловать! Прямо сейчас. Никуда не откладывая. Она моя, что тут сомневаться? Каких еще подтверждений ждать? Неужели не моя Манюся стала бы нюхать мои волосы? Безумие…

— Иди сюда, — сказал я хрипло, потянув ее за руку к себе.

Она закусила пухлую губку и на секунду задумалась, но потом послушно выскользнула из-под одеяла и опустилась на пол. Я усадил ее на свои колени и слегка пожалел об этом. Потому что Машенька была в крошечной маечке и крошечных шортиках, и меня просто сносило волной возбуждения с истинного пути. Если сейчас поцеловать, наверное, тормоза отключатся окончательно, поэтому я уткнулся носом в пышную рыжую шевелюру и стал считать до десяти, дыша запахами тропических фруктов. Манюся замерла в полном безмолвии и, кажется, даже перестала дышать. Не знаю, сколько мы так просидели. Время будто перестало существовать.

— Глеб.

— М? — голос не слушался, пришлось прокашляться.

— А куда ты ходил?

— Одного знакомого… надо было повидать.

— У тебя много друзей?

— Близких — не очень. А приятелей много, да…

— А у тебя есть девушки-друзья? Ну, кроме меня.

— Хм… таких близких нет. Только знакомые…

— И ты… не залезаешь к ним в окно и… не обнимаешь вот так..?

— Нет, конечно, Марусь, я в жизни ни к кому в окно не лазил, кроме тебя.

— Значит, я особенная…

— Еще какая особенная.

Я потерся лицом о ее волосы и шею, набираясь сил для решительного марш-броска. Но перед смертью не надышишься…

— А я… Маш… я для тебя особенный?

— Ты же знаешь, что да.

— И… больше никого… такого особенного у тебя нет?

Она отстранилась и посмотрела на меня обиженно:

— Как тебе не стыдно такое спрашивать!

Я опустил голову:

— Да… стыдно. Извини… Просто этот… Уваров меня страшно раздражает тем, что крутится вокруг тебя.

— О Господи, Глеб, это просто смешно! Неужели ты думаешь, что он когда-нибудь сможет значить для меня так же много, как ты?

— Никогда? — спросил я с надеждой.

— Никогда! Ты… почти часть меня… и давно.