Первая мировая. Брусиловский прорыв

   — Неудачи ни-ка-кой не будет, я в этом уверен, и отвечать вам за неё не придётся, — несколько капризным юном и с заметной гримасой отозвался на это Рерберг, а молчавший до того Ревашов добавил:

   — Ведь вы будете сменять командира полка, он вас и посвятит.

Денщики, у которых было подготовлено заранее, что надо, внесли: один — кипящий самовар, другой — поднос с ломтями белого хлеба и консервами, и это отвлекло Алфёрова от карты. Он решился сказать даже:

   — Смена как смена, — порядок для этого один, хотя бы и кавалерия сменялась пехотой.

   — В зависимости ещё и от того, какая будет ночь, — тёмная или светлая, — вставил Добрынин. — Может и дождь хлынуть, тут за этим дело не станет, — тогда смена выйдет не как смена, а похуже.

Но тут Рерберг, поморщившись, нетерпеливо постучал пальцем о стол, чтобы показать, что он не сказал самого важного, оглядел всех, даже и Ревашова, и проговорил тише, чем прежде:

Если же противник не решится в эту ночь или утром начать наступление против нас, то днём, после, разумеется, артиллерийской подготовки к этому, мы перейдём в наступление сами... Мы их атакуем завтра, господа, а?

Он не сомневался, конечно, в том, что слова его поразят прибывших, и, казалось, даже любовался тем впечатлением, какое они произвели: у всех поднялись брови.

   — Атаковать, не разобравшись, вслепую, ваше превосходительство? — спросил за всех Добрынин.

   — Как же так «вслепую», когда я ведь ясно сказал: днём? — поморщился Рерберг.

   — Люди только что пришли, устали, — ночью спать будет некогда, а днём атака, — какой же работы от них можно ждать, ваше превосходительство? — сказал Тернавцев.

   — Да, это, конечно, это... кхо... — поддержал его Алфёров.

   — Ну, люди — не лошади, люди могут взять себя в руки, — поддержал, в свою очередь, своего начальника Ревашов. — Одну ночь не поспать для человека ничего не значит.

После этого переглянулись все командиры пехоты, попавшие в распоряжение кавалерийских генералов, и Алфёров, поняв, что сказать что-то надо ему, а не Добрынину, не Тернавцеву, обхватил левой рукой стакан налитого ему чая,„ правой провёл несколько раз по карте от Перемели до Гумнища, кхекнул и пробубнил:

   — А какая необходимость так спешить нам с атакой, если приказа начальства на это нет?

   — Надобность, или, как вы выразились, необходимость, — тут же подхватил его замечание Рерберг, — состоит в том, чтобы пре-ду-предить, — вот в чём! Если мы не атакуем противника сами, то он непременно атакует завтра же нас!

   — Он, значит, готов к атаке, но ведь мы-то совсем не готовы, даже расположить своих сил не успеем, — сказал Добрынин, теперь уже так же обеспокоенный за участь своего полка, как и Тернавцев, полк которого должен был броситься в атаку почти, очевидно, только затем, чтобы её отбили с большими потерями.

Рерберг посмотрел на него длительным, весьма недовольным взглядом, но отозвался ему только одним словом: «Успеете!», давая этим понять, что больше ни о чём пока он говорить не желает, а Ревашов, сделав широкий жест над столами, сказал с напускным радушием в жирном голосе:

   — Подкрепляйтесь, господа, с дороги!.. Водки бы, конечно, да, к сожалению, вся как раз вышла!

* * *

Квакали лягушки, жалили комары, устанавливались батареи, одна за другой уходили роты 403-го полка в окопы, один за другим приходили сменённые ими спешенные эскадроны, скрипели колёса повозок, вспыхивали в небе ракеты, раза три начинался, но не пошёл дождь, — в этом прошла ночь с 18-го на 19 июня в деревне Копань и возле неё в редколесье, где разместился батальон Ливенцева.

От Добрынина Ливенцев уже знал, что следующий день — 19-о число — будет днём атаки на предмостное укрепление австро-германцев в излучине Стыри. По тому, что Добрынин говорил об этом возмущённо, Ливенцев видел, что дело будет тяжёлое, но он устал, очень хотелось спать; в одной из хат, где уже жили офицеры-драгуны, он уснул на широкой лавке. Самих офицеров — их помещалось тут трое, — правда, не было с вечера, они были в окопах, а в хате только денщики караулили их вещи, но к утру, когда всех сменили, явились эти офицеры, и спать больше уже не пришлось, так стало возбуждённо и шумно.

Вместе с рассветом — Ливенцев привык уже к этому — началась орудийная пальба. По приказу Рерберга она усиливалась постепенно, чтобы не сразу обнаружить замысел атаки, однако эта маленькая хитрость не обманула немцев. Они тоже усиливали огонь и даже пустили в дело тяжёлые батареи.

Часам к шести утра на этом небольшом клочке Волынской земли всё уже напряглось, всё было в дыму, гари и грохоте.