Первая мировая. Брусиловский прорыв

   — Вы... вы... кто такой, а? — вне себя, задыхаясь, вдавил эти попавшиеся на язык слова в глаза, как полтинники, в разноцветный нос, в шлёпающую губу Гильчевский.

   — Я кто такой?

   — Да, да, да... Кто такой? Откуда?

   — Не забывайтесь! — хрипнул Сташевич.

   — Не забываюсь, не-ет!.. Не забываюсь!.. Я веду бой!.. Не вы, не вы, а я, я! — весь дрожал от возмущения, что рядом с ним — враг и что всё-таки он — инспектор артиллерии и в него нельзя разрядить вот теперь револьвер, Гильчевский.

   — Я здесь по предписанию... командующего армией... для выполнения инструкции...

И Сташевич, как бы брошенный взрывной волной, даже навалился на Гильчевского, прижимая его к стенке окопа.

   — Осторожней! — крикнул Гильчевский, отпихивая его от себя обеими руками, но в этот момент до его сознания дошли слова «командующего армией» и «инструкции», и он подхватил их:

   — Командующий армией через корпусного командира... приказал мне форсировать Стырь... и я её форсирую... сегодня же... но вы-ы... вас я прошу от меня подальше... с нашей инструкцией!

   — Я доложу об этом... командарму! — задыхаясь, как и Гильчевский, хрипел Сташевич.

   — Кому угодно!.. Кому угодно!.. Докладывать? — Кому угодно!.. Но мешать мне здесь не позволю!.. Я здесь хозяин!.. Я отвечаю за дело наступления на своём участке, я, а не вы!.. Совсем не вы!

   — Не оскорблять меня! — совсем уже каким-то диким визгом отозвался на это Сташевич.

   — Вы — безответственное лицо! — крикнул, находя свой полный голос, Гильчевский. — Инструкции соблюдаете?.. Раньше, раньше соблюдали бы их и прислали бы нам больше снарядов, а не так!.. Чтобы я снаряды берег, а дивизию уложил? Вам этого хочется?.. Дудки! Я раз-ре-шил вам присутствовать здесь, но не раз-ре-шаю мне мешать!

Сташевич был так изумлён этим, что больше уж ничего не был в состоянии говорить, только дышал со свистом и шлёпал губою, как сазан на берегу озера.

Однако он, видимо, собирал силы для каких-то ещё выпадов против строптивого начальника 101-й дивизии, но в это время Протазанов доложил Гильчевскому, что его требует к проводу комкор Федотов.

   — Что этому ещё от меня надо! — буркнул недовольно Гильчевский, однако подошёл к телефону и услышал:

   — Константин Лукич! Ввиду того, что десятая дивизии самостоятельно не справилась со своей задачей навести своевременно мосты, примите, пожалуйста, её в подчинение.

   — Раньше нужно было это сделать, раньше! — не удержался, чтобы не сказать своему начальнику этой горькой правды, Гильчевский.

   — Неужели теперь уже поздно? — спросил Федотов и, не дожидаясь ответа, добавил: — Всё-таки, прошу распоряжаться десятой дивизией, как вы найдёте нужным. Генерал Надёжный мною предупреждён об этом. Желаю успеха!

* * *

Между тем тяжёлые снаряды уже рвались там, где мало что сделали шимозы. Столкновение с блюстителем инструкций Сташевичем отняло у Гильчевского не так много времени, но зато скверно отразилось на его сердце, которое начало биться беспорядочно.

Привыкший от начальства слышать не поощрения себе, а только окрики в том или ином роде, не забывавший в последние дни и о доносах Кюна, Гильчевский переживал теперь, на своём наблюдательном пункте, во время подготовки к штурму, густое и острое чувство обиды. Он с виду пристально следил в свой цейс за тем, как ложились снаряды на участках, которые просматривались отсюда, и часто запрашивал артиллеристов-наблюдателей, сидевших в передовых окопах, можно ли считать, что проходы пробиты, как нужно для штурма, но ведь Сташевич не уходил с глаз долой, — он торчал рядом, деятельно вписывал что-то в записную книжку (ещё один донос!) и сопел, хотя уж ничего не говорил больше. В то же время рядом с 101-й дивизией совершенно пока бесполезно для дела торчала и 10-я дивизия во главе с Надёжным.

Обида не укротилась, не уменьшилась, — она выросла после того, что передал по телефону Федотов. Вопросы цеплялись за вопросы. Почему сразу там, на совещании в Волковые, — если можно было пустую болтовню называть совещанием, — Федотов не подчинил ему 10-ю дивизию?.. Это — дивизия кадровая, хорошо, но ведь 2-я Финляндская стрелковая дивизия на реке Икве тоже была кадровая, однако же там и ту же дивизию он рискнул подчинить ему, и разве от этого вышло что-нибудь плохое? Совсем напротив, вышел прекрасный результат — разгром противника, имевший большие последствия. Что могло бы зародиться у командира корпуса к такому начальнику одной из своих дивизий? — Несомненно, только признание его заслуг и доверие к нему. Почему же не родилось ни того, ни другого? И почему командарм Сахаров за форсирование Пляшевки и поражение австрийцев за этой рекой не представил его ни к какой награде, а комкор Яковлев, который рискнул перейти в наступление только значительно позже его, Гильчевского, представлен за это дело, — как довелось слышать от Федотова, — к Георгию 3-й степени?.. И если допустить, что дивизия разгромит австро-германцев и в этот день, 7 июля, то кого представят за это к награде, — Сташевича или Надёжного, или и того и другого имеете?..