Первая мировая. Брусиловский прорыв

   — Очень просто, — с обычной язвительной запальчивостью ответил Базунов. — Вы знаете, для чего русскому человеку грамотность?.. Чтобы вывески на кабаках да на трактирах читать. Только! Это Гоголь выдумал про Петрушку, будто ему самый процесс чтения нравится. Никогда он, подлец, в книжку не заглядывает и ничем, кроме трактирных вывесок, не интересуется. Такая вот грамотность держится у нас от мужика до самого высшего начальства. Везде у нас — только вывеску подавай, а на всё остальное наплевать... Вы вот думаете, что России больницы да школы нужны, да всякие свободы, а я вам говорю: кабак ей нужен; и пускай вся земля провалится, лишь бы кабак цел остался...

   — Подобные милые вещи говорят обыкновенно, когда хотят своё равнодушие и свою собственную лень оправдать, — вмешался ветеринарный доктор Костров. — Деревня спит, в городах водку жрут, и живётся в России хорошо только кабатчикам да конокрадам... Это, Евгений Николаевич, чепуха; я сам в деревне служу. В России, может, больше порядочных людей, чем на всём свете.

   — Видали мы этих «порядочных», — зло рассмеялся Базунов, — не успели в Галицию войти, как всю её до нитки обобрали.

   — Война — это не наше дело, — в раздумье протянул Кострой. — Мы — пахари...

   — Пахари!.. Мы эту сказку знаем, — снова загорячился Базунов. — Народ — пахарь! Как же! Да разве мужик наш умеет пахать? Дайте немецкому мужику наш русский чернозём — чего-чего он не натворит на нём. Весь свет прокормит!.. Мужик наш к земле жаден, а работать не знает, не умеет... У нас всё так: солдат гибель, а армии нет: «пахарей» ваших миллионы, а хлеба нет. Каждые пять лет — бунты и недороды, голодный тиф и холера. А в газетах кричат: земские начальники виноваты. А разве земские — не те же мы? Земские начальники — не пахари?..

   — Э, что там не говорите, — отбивался Костров, — не только кабатчики и земские начальники в России, в конце концов есть у нас и Нестеровы...

   — В том-то и дело, что ни к чему они нам... падающие звёзды: мелькнули — и след простыл.

   — Да, — грустно протянул Кузнецов, — был Нестеров, летал, устремлялся к небу, и нет его. А нечистоплотных животных — четь пруд пруди...

   — Вообще, господа, немец ли, англичанин, а нет более грязного животного, чем человек. Возьмите корову, лошадь — их навоз не пахнет. Даже дух приятный идёт. А где ступил наш брат, высшее существо, всё он тебе загадит — и дома, и природу, и душу человеческую...

...В Лезахове ещё больше народу, чем вчера. Некоторые части ушли, но на их место пришли другие — с той же проголодью, вонью, матерщиной. Они кричали, бранились, жаловались и, влипая в эти смердящие сгустки двуногих и четвероногих тел, тут же устраивались на ночлег. В стодолах давно уже не было ни снопа, и для костров и подстилок солому срывали с крыш.

Поздно ночью я снова вышел из нашей душной халупы. Ночь была светлая и тихая. Отчётливо горели грустные сентябрьские звёзды, и небо казалось таинственным и бесконечно далёким. Я пробирался между храпящих тел к яркой полосе горящего костра. На каждом шагу с земли поднимались чёрные тени и швыряли злые слова в пространство:

   — Дорвались до отдыха!..

   — Как своё дело военное справляем!..

   — Сбили всех в одну кучу конючую. Вот-те и днёвка!..

   — Уж попадись который из них... Семь смертей подлецу сделаю, кишки зубами вырву!..

Временами слышалось более испуганным шёпотом:

   — Господи, вот доля-то!.. Ровно суд страшный...

И среди этих проклятий и причитаний я услыхал радостный голос Коновалова:

   — Ваше благородие, я для вас квартиру знайшов!

   — Где?

   — Тут близко, у дивизионном лазарете.

Спустя полчаса я находился в просторном и тёплом помещении, отведённом под лазарет третьей гренадерской дивизии, в обществе пяти очень милых врачей, ещё и не думавших ложиться, несмотря на позднее время.

   — Ужинать будете? — весело встретили меня.

   — Знаете, после такой прогулки не нагуляешь аппетита.

   — Как хотите, — улыбнулся молодой бритый доктор.

Из соседней комнаты доносился звон посуды и весёлый шум голосов.

   — Много вас здесь? — спросил я.

   — Человек пятнадцать. Пять врачей с главным, смотритель, чиновники, гости. Помещения у нас много. И коек сколько хотите. Вот только полов нет.