Первая мировая война (август 2007)

- То есть в течение 1916 года вы были как бы в запасных частях вашего полка?

- Да. Маршевая рота, которую я вел, и другие маршевые роты, которые шли вместе с нами, дошли в блестящем порядке. Никакого дезертирства не было. Даже самовольные отлучки были очень редким явлением. Но в запасном батальоне до моего отъезда я два раза обнаруживал у нижних чинов литературу пропагандистского и агитационного характера - о чем, конечно, сообщал адъютанту батальона. Но мне кажется, что никаких серьезных мер не последовало.

Это время было совершенно спокойное. Больших боев не было, мы сидели в окопах, производили смены учений. Моим батальонным командиром был полковник Кутепов, который очень строго проводил мысль о том, что нужно как можно больше заниматься с нижними чинами, даже во время стояния в резерве, и много заниматься так называемой словесностью. Поэтому мне много приходилось говорить с унтер-офицерами и нижними чинами роты. Я никогда не замечал никаких не только революционных, но даже оппозиционных настроений.

- А на каком участке фронта стоял ваш полк?

- За Луцком, на линии, которая проходила от деревни Садовой до другой, уже разрушенной деревни Скурчи.

- Командир вашего батальона полковник Кутепов - это тот, который впоследствии был одним из руководителей Добровольческой армии?

- Да. Наши части, находившиеся дальше от Луцка, должны были проделать трудный переход, уже началась весенняя распутица. Не доходя несколько верст до Луцка мы были остановлены, было сказано, что отправка замедляется. Прошли еще сутки, и тогда, уже 2 марта, мы все были вызваны в штаб полка. Наш командир генерал Дрентель сообщил нам, что в Петербурге произошли очень крупные беспорядки, из Ставки пришло известие, что наши полки остановлены и никакой отправки не будет.

- Значит, были вызваны все офицеры?

- Да, все офицеры. На следующий день мы опять были вызваны в штаб полка, и Дрентель, очень расстроенный, сообщил нам, что Государь отрекся, нашим полкам приказано возвратиться на фронт и занять переднюю позицию.

- Получается, о произошедшей Февральской революции вы узнали только 2 марта?

- Да, только 2 или 3 марта.

- Помните ли вы, как это событие было воспринято солдатской массой и какая была реакция офицерства на эти события?

- Офицеры, конечно, были чрезвычайно расстроены. Поступил приказ ротным командирам разъяснять эти события солдатам. Когда эти разъяснения были даны, я заметил, что нижние чины отнеслись к происходящему вполне равнодушно: не было ни радости, ни особенной тревоги.

Николай Сергеевич Козорез

Сын офицера Тарутинского полка. Биографические сведения отыскать не удалось.

- Скажите, чем лично вам запомнились первые дни после Февральской революции?

- После переворота в нашей части, в батарее был выбран комитет - но он занимался только хозяйственными вопросами. Так было только у нас в батарее, поскольку она состояла из грамотных и сознательных артиллеристов. В пехоте было совершенно иначе. Там комитеты вмешивались в боевые распоряжения. Выход на позиции, съемка с позиций - все это было под контролем комитета.

- А так называемый приказ номер один, выработанный Советом и утвержденный новым военным министром Гучковым, - он изменил положение в вашей части?

- Нет. Но в целом после этого приказа (по сути, положившего начало полному развалу русской армии) положение резко изменилось в худшую сторону. Фактически наложение каких бы то ни было взысканий на солдат и нижние чины было офицеру запрещено. Этим ведал комитет, все шло через комитет. Знаете, как правило, солдаты к своему офицеру относились очень хорошо. А убийства, которые я помню, все самосуды совершались солдатами чужих частей.

- Вы не помните, кто входил в состав комитета вашей части?

- Председателем был один прапорщик, потом были еще два писаря. Один из них был из дивизиона, один из батареи. Они вели себя очень прилично, в боевую жизнь не вмешивались. Но повторяю, это в артиллерии. В пехоте все было ужасно. Офицеры, просидевшие вместе со своими солдатами три года войны в окопах, вдруг стали жертвами безудержной демагогии.