Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Офицер связи при президенте Пуанкаре, полковник Мари-Жан Пенелон, был склонен к беспочвенному оптимизму. Однако теперь на вопрос президента «Это поражение?» Пенелон ответил кратко: «Да, господин президент». К людским потерям добавились потери территориальные, почти полностью лишавшие Францию возможности добывать уголь и железо. 24 августа Пуанкаре писал удрученно: «Где теперь те иллюзии, которыми мы тешили себя последние две недели? Отныне остается уповать лишь на силу нашего сопротивления». Многие французские солдаты понимали, что немецкая военная машина продемонстрировала куда более устрашающую силу, чем их собственная. Жак Ривьер в плену с уважением наблюдал, как немецкие войска выгружаются из эшелона, а затем маршируют к полю боя «бесконечными стройными колоннами». «Вот так, – заключал он, – выглядит армия, созданная для войны, а не попавшая на войну по воле случая», как французская.

Тем не менее Ривьер и многие его соотечественники переоценивали противника. В энергичности, эффективности и целеустремленности солдат и младшего командного состава армии Мольтке сомнений не было, однако среди офицеров мало кто демонстрировал тактический гений. При атаке беспорядочно сбивающаяся в кучу пехота страдала не меньше французской. Полевые орудия, поддержанные пулеметным и винтовочным огнем, обрушивали на наступающих один смертельный залп за другим. Офицеры с обеих сторон проявляли глупое геройство, вызывавшее изумление и даже презрение у подчиненных. Немецкий очевидец описывал сцену, разыгравшуюся 18 августа, когда кайзеровские гренадеры пошли в бой в первый раз: «Еще до того, как началось сражение, Его Королевское Высочество принц Иоахим Альбрехт [Прусский] и командир пулеметной роты выехали вперед на рекогносцировку и, не спешившись, угодили прямо под вражеские пули»{432}. Весь полковой штаб в полном составе до конца сражения выступал в авангарде. 22 августа в истории немецкого полка появилась еще одна запись: «Суровые атаки 131-го пехотного привели к большим потерям в его рядах». Командира роты Карла Грубера, бывшего фрайбургского архитектора, донимали вопросами: «Лейтенант, мы скоро будем в Париже?», «Лейтенант, правда же эта стрельба скоро прекратится?»{433} В августе официальные потери в 4-й армии герцога Вюртембергского составили 20 000 человек, в 5-й армии кронпринца – почти столько же.

Кроме того, отлаженная машина немецкого командования начала допускать сбои, а высшие офицеры – демонстрировать отсутствие твердого характера и рассудительности. Пусть катастрофа Пограничного сражения целиком и полностью на совести Жоффра, однако он по крайней мере пользовался авторитетом у своих подчиненных и сохранял контроль над происходящим на поле боя. Мольтке, напротив, отдал воплощение своего плана на откуп подчиненным, почти не вмешиваясь и не руководя. Он считал, что главная его задача не в том, чтобы контролировать каждый шаг своих генералов, а в том, чтобы присматривать за кайзером.

С наступлением войны Вильгельм II становился верховным главнокомандующим, и начальник Генштаба опасался, как бы государь не воспользовался новыми полномочиями и не отправился на фронт вмешиваться в ход операций. Поэтому Мольтке изо всех сил старался не допустить кайзера к руководству сражениями. 16 августа ставку императора перенесли в Кобленц, где Вильгельм II расположился в замке, а штаб Мольтке – в отеле Union. Его начальника связи поселили в другом месте – в Бад-Эмсе, что имело крайне неприятные последствия для коммуникации со штабом. Подполковник Герхард Таппен, начальник оперативного командования и ключевая фигура в Генштабе, ненавидимый подчиненными за высокомерие и неискоренимую грубость, призывал Мольтке прибыть поближе к месту действия. Начальник Генштаба неубедительно утверждал, что передвижение по прифронтовой полосе небезопасно. На самом же деле он видел себя скорее председателем правления компании, чем командующим операциями. В результате командирам семи немецких армий на Западном фронте пришлось вести величайшую в истории военную операцию по собственному усмотрению.

Наполеон писал, что присутствие генерала решает все, что он не просто военачальник, он, по сути, и есть армия: «Галлию завоевала не римская армия, а Цезарь; не карфагенские войска заставили дрожать укрывшихся за воротами воинов Римской республики, а Ганнибал; не македонская армия дошла до Инда, а Александр». К 1914 году личность стала играть куда менее заметную роль, а массы – куда более заметную, чем столетие назад. Тем не менее постулат Бонапарта оставался в силе. И пусть в первые три недели войны наиболее серьезными просчетами отличалось французское командование, немецкое его еще догонит.