Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Оголтелая воинственность пошла на убыль. 26 сентября австрийская учительница Ита Й. писала в дневнике: «Сегодня навещала доктора К. с женой. Несокрушимая вера этого мудрого человека окрыляет меня. Он убежден, что Германия и Австрия победят, потому что на нашей стороне справедливость – если бы только я могла верить в это так же твердо!»{886} 10 октября Эльфриду Кюр поразили слова бабушки: «Все матери должны собраться перед кайзером и сказать: “Требуем мира!”». Пожилая женщина, переживавшая на своем веку четвертую прусскую, содрогалась от ужаса при мысли о реках льющейся крови.

Однако в ноябре политическая разведка сообщала из рабочего квартала Моабит в Берлине, что местные социалисты, хоть и не приветствуют войну, однако намерены ее продолжать{887}. Заслуженный фрайбургский обер-бургомистр Отто Винтерер выступил перед тысячей выдающихся соотечественников, собравшихся 28 сентября в приходе Святого Павла, с речью: «Мы единый братский народ, и мы единодушно отвечаем на вопрос, кто повинен в развязывании войны. … Все сословия встали плечом к плечу, от принцев до рабочих»{888}. Курт Александр, редактор либерального еврейского издания K. C.-Bl"atter, отмечал в сентябре, что многие немцы упрекают евреев в отлынивании от помощи фронту: «Это значит, что наш священный долг – делать больше остальных. Каждый еврей должен попытаться стать героем, не важно, в бою или в гражданском занятии. Каждый еврей должен стараться вписать свои подвиги в историю немецкого народа золотыми буквами»{889}. Пока нашлась лишь горстка несогласных, порицавших политику собственной страны, – например, управляющий Круппа Вильгельм Мюлон, визионер, мечтавший о Европе без границ под властью единого правительства. Мюлон писал в дневнике: «Пруссия сегодня способна лишь разжечь глубокую ненависть между европейскими народами и довести ее до состояния одержимости»{890}.

24 октября New Statesman задался вопросом, который – по крайней мере в интеллектуальных кругах – вновь начал обсуждаться: «Почему мы вступили в войну?» Он свидетельствовал о широком неприятии альянса Британии с автократической Россией «и недоверии ко всему, что пользуется поддержкой у реакционных элементов нашей страны». Высказывались предположения, что войну намеренно начали реакционные силы, чтобы избежать социальной реформы, что это милитаристская агрессия и «что мы сражаемся без какой бы то ни было причины, только в угоду дипломатам и производителям оружия». Отвергая эти конспирологические взгляды, Statesman заключал сдержанно: «Мы знаем, что основная масса немецкого народа не хотела войны, и люди сведущие… почти единодушно заявляют, что кайзер ее тоже не хотел». Британский Кабинет министров, парламент и народ «согласился на войну ради Бельгии, и не важно, какие личные амбиции – без сомнения, многочисленные и разнообразные – этим государственным решением удовлетворяются, нельзя отрицать, что решение это было принято именно из-за Бельгии». С последним утверждением действительно трудно было спорить.

Ллойд Джордж существенно способствовал поднятию патриотического духа, произнеся 19 сентября в лондонском Квинс-Холле одну из самых проникновенных речей за всю свою карьеру. В ней он вывел впоследствии догматизированный тезис: Британия ведет войну, призванную положить конец всем войнам, крестовый поход «за освобождение Европы от гнета военной касты. … Эта борьба, охватившая все страны, принесет народу гораздо больше, чем он может представить в данный момент. … Привычка к роскоши и праздности, поработившая страну, сдает позиции, и Британия возрождается заново». Его слова вдохновили страну, однако позже ей пришлось пожать горькие плоды. Когда мечты Ллойда Джорджа о том, что война послужит как моральному возрождению страны, так и радикальному политическому примирению, не сбылись в 1918 году, разочарование стало для британцев сильным ударом. Многие впадали в ярость не только при воспоминании о траншеях (что неизбежно), но и при мысли о лапше, которую навешал им на уши Ллойд Джордж со своими политическими соратниками. Министр финансов, занявший в декабре 1916 года должность премьера, мог кивнуть на политиков других стран, вешавших точно такую же лапшу, однако гораздо правильнее было бы еще в 1914 году разъяснить британцам истинное положение дел: им, как и французам, придется заплатить кровью и деньгами за победу, которая не принесет им почти ничего, кроме нескольких колоний сомнительной ценности, но эти жертвы необходимы, чтобы избежать гораздо худшей участи в случае победы Германии.