Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Однако ход кампании на Восточном фронте не устраивал ни одного из ее участников. В немецком стане среди тех, кого сильно беспокоила невозможность сосредоточить войска для решительной победы на том или ином фронте, был Макс Гофман. «Мне бы хотелось сперва разделаться окончательно или с Францией, или с Россией, – писал он 21 октября в Радоме. – Дали бы нам еще два-три корпуса, победа здесь была бы гарантирована. А пока приходится крутиться как хочешь против превосходящих сил»{1043}. Этот довод, который с возрастающей настойчивостью приводил в Берлине и Людендорф, станет для Германии лейтмотивом Восточного фронта: еще немного, дайте нам еще чуть-чуть, и победа у нас в кармане. Кайзеровские генералы почти наверняка ошибались: о победе не могло быть и речи, пока царские армии не поредеют, не истощатся, не истреплются за годы военных действий. Однако человеческие ресурсы в России вовсе не были такими неисчерпаемыми, как иногда казалось врагу: в 1914–1915 годах из-за нерасторопной мобилизации царская армия не обладала катастрофическим для противника перевесом. Против 99 российских дивизий выступало 84 австрийских и немецких. Между тем на Восточном фронте воцарилась неопределенность. На северном участке в конце октября воюющие армии оказались, по словам лейтенанта Харальда фон дер Марвица, «в сырых траншеях одной ногой на немецкой земле, другой – на русской»{1044}. Его часть встала между каменными пограничными столбами, отделяющими Восточную Пруссию от царской империи, и никуда особенно не торопилась.

Однако в Западной Европе на перспективы союзников смотрели сквозь розовые очки: с каждым продвижением русских надежда воспаряла с новой силой. 7 ноября New Statesman обрадовал читателя известием, что «может быть, уже через какие-нибудь две-три недели основные силы русских ступят на немецкую землю. … Нам доподлинно известно, что на Востоке Германия терпит поражение, и с имеющимися войсками ей в том секторе против России не продержаться». Illustrated London News, демонстрируя доверие и преданность союзнице Британии, отвела целую полосу под статью о Великом князе Николае, утверждая, что он «недрогнувшей рукой воплощает в жизнь великие замыслы во славу российской армии». Войска Великого князя сочли бы это славословие излишним: Николай командовал ими лишь номинально, а настоящее командование не сумело развить осенние успехи в Галиции. Система снабжения практически рухнула, и подвозить войскам ящики с сухарями приходилось на штабных автомобилях. Остро ощущалась нехватка снарядов, распоряжения из Санкт-Петербурга поступали противоречивые. На другой стороне Фалькенхайн отправил донесение Конраду, объясняя, в чем сложность переброски дополнительных войск на Восточный фронт. Заведовал ими не кто иной, как полковник Рихард Хентш, тот самый, которому Мольтке делегировал свои полномочия на Марне в решающий момент. Поручение переброски Хентшу, прибывшему в австрийский штаб в Галиции 10 ноября, косвенно подтверждает, что сентябрьские распоряжения Мольтке были выполнены правильно. Вряд ли такую задачу возложили бы на человека, которого считали виновным в постигшей немецкую армию катастрофе. Теперь же полковник сообщил Конраду, что австрийцам придется действовать самостоятельно.

Однако Хентшу следовало бы посоветоваться с Гинденбургом, прежде чем обращаться к австрийцам. Немецкий главнокомандующий и его начальник штаба пришли к разным выводам. 11 ноября они выяснили из перехваченной радиограммы, что царская ставка планирует возобновить вторжение в Германию. Людендорф, независимо от того, даст ли Фалькенхайн подкрепление, намеревался предупредить атаку противника собственной и нанес массированный удар по северному флангу армий Иванова, начав тем самым Лодзинское сражение.