Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Из-за нехватки сырья многие фабрики сокращали производство или останавливались, в результате чего безработица в Германии выросла с 2,7 % в июле до 22,7 % в августе. Продавцы, работающие за комиссионное вознаграждение, остались без доходов. Пастор из небогатого берлинского района Моабит называл воодушевление по поводу предстоящих сражений роскошью, доступной лишь людям умственного труда. Rheinische Zeitung отмечала: «По вечерам в рабочих кварталах царит гнетущее настроение. Ни возгласов, ни песен. Слышны рыдания, мелькают угрюмые лица… никаких патриотических лозунгов, никаких громогласных “ура!”, только работа на износ». Журналист, побывавший в Хокстоне, одном из кварталов лондонского Ист-Энда, «вечном оплоте нищеты»{280}, обнаружил, что его жители «напуганы ожиданием беды, которую принесет с собой война». Особенно тяжело было в Ланкашире, где остановилась пятая часть ткацких станков, а седьмая часть работала сокращенную смену. На улице оказались свыше 100 000 ткачей – половина Бернли и треть Престона.

Отец еврейского историка Густава Майера 12 августа оплакивал свой прогоревший бизнес – магазин тканей в берлинском Целендорфе{281}. Во Фрайбурге в армию ушли около 10 000 человек, львиная доля городской рабочей силы. В результате одна компания лишилась 154 работников из 231, мебельная фабрика Дитлера – трети своих рабочих (45 человек), а местное издательство – свыше 100, большей частью наборщиков. Строительная отрасль рухнула в одночасье. По текстильным и кожевенным фабрикам сильно ударила нехватка сырья.

Серьезные социально-экономические последствия – не только для сельского хозяйства, но и для всех видов транспорта – имела массовая реквизиция лошадей. Несмотря на стремительную моторизацию, в 1914 году лошади и волы оставались основным средством доставки людей и товаров в районах, не охваченных железнодорожным сообщением. Пастор из немецкого села под Галле уверял, что фермеров гораздо больше огорчила реквизиция скота и повозок, чем уход работников на фронт{282}. В Англии лошадей тоже безжалостно забирали, но предлагали щедрую компенсацию – 40 фунтов за строевого коня и 60 фунтов за коня под офицерское седло, что позволило некоторым владельцам сбыть с рук даже захудалых гунтеров. Письмо лейтенанта гренадерских гвардейцев Гая Харкорта-Вернона домой было проникнуто смешанными чувствами – оптимизмом, замешательством и оппортунизмом: «Война должна закончиться, как только русские войдут в Берлин – то есть месяца через четыре-шесть, но я надеюсь, в отличие от Балканской войны, обойдется без пререканий по поводу раздела трофеев. Может, нас и вовсе никуда не пошлют. Лошадей забирают? Если да, Малыша отдайте, 60 фунтов за него хватит вполне – если дадут. Я все равно больше за него бы не выручил»{283}. Во рву лондонского Тауэра выстроились длинные шеренги закупленных лошадей.

5 августа всем возчикам, трудившимся на неубранных полях большого йоркширского поместья Следмер, раздали приказы о мобилизации. Владелец поместья, член парламента сэр Марк Сайкс, послужив в Южной Африке, понимал, что грядущая война выявит острую нехватку армейского транспорта. Поэтому он предложил Военному министерству собственную схему, согласно которой предполагалось вербовать возчиками-добровольцами сельскохозяйственных работников с окрестных угодий. Военной подготовки у них не было, однако призыву они подлежали. Сайкс устраивал им военные сборы за свой счет, разделив на возчиков, бригадиров и начальников участка пути – звания значились на розданных латунных бляхах. В 1913 году Военное министерство стало по собственной инициативе выплачивать им ежегодную премию от 1 до 4 соверенов. Премию в один соверен возчики называли «шальной фунт», потому что доставался он до неприличия легко – всего-то погонять на время по восьмерке с препятствиями в поместье Следмер. К восьми вечера 5 августа восемь с лишним сотен возчиков прибыли в Брэдфордский лагерь Службы тылового обеспечения, где, надев форму, прошли ускоренную базовую подготовку. В считаные недели большинство уже правили повозками во Франции{284}.