Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Для миллионов разлученных семей письма приобретали огромное значение. Некоторые писали домой с фронта каждый день (когда не было боев), и многие жены брались за перо и бумагу не реже. Грамотность в Европе теперь была высокой: за всю войну 1870 года прусская армия в полевых условиях получила полмиллиона посылок и писем{852}. В 1914 году эти цифры выросли до 9,9 миллиона почтовых единиц, доставляемых ежедневно в немецкую армию, и 6,8 миллиона – в обратном направлении. Радость вызывал уже сам факт получения весточки от любимого. «Прочитала такое подробное, такое чудесное письмо от мужа, – сообщала в дневнике австрийская учительница Ита Й. 19 октября. – Как же сильно мы, женщины, зависим от наших возлюбленных супругов!»

Однако большинству корреспондентов, как в тылу, так и на фронте, тяжело давалось описание происходящего и тем более проявление чувств, хотя бы отдаленно отвечающих эмоциональным потребностям адресатов. Снова Ита Й.: «Я пишу своему любимому мужу каждый день. Вспоминаю все, что меня печалит и волнует. Вчера получила от него одно письмо, сегодня два. Он дает интересное, фактическое изложение событий, а в конце всегда припишет нежное словечко! Мне бы хотелось поменьше документалистики и побольше нежности. Но тут ничего не поделаешь, ему приходится гнать нежности прочь из своего сурового сердца»{853}. Некоторые французские крестьяне, волей судьбы ставшие «пуалю», подробно инструктировали в письмах оставшихся на хозяйстве жен, как управляться с фермой. Один солдат из Сент-Альбана в департаменте Тарн волновался насчет оставшейся в конюшне кобылы и упрекал жену: «Ты говоришь, что не отстаешь [с пахотой], но не рассказываешь, сколько посеяно мешков овса и кукурузы»{854}. Одна жительница Лота-и-Гаронны послала в подарок командиру своего мужа паштет, в отчаянии надеясь, что это убедит его избавить супруга от больших опасностей.

«Дома действовало негласное соглашение, которому подчинялись и фронтовики в отпуске, – с пониманием относиться к их нежеланию говорить о войне, – писал мой дед, артиллерийский офицер Рольф Скотт-Джеймс. – На самом же деле это оставшиеся в тылу не желали о ней слушать. Это ни в коей мере не ставит фронтовиков выше или ниже гражданских соотечественников, просто одни развивались в одном направлении, другие – в другом. По правде сказать, понимания между ними не было никакого».

Некоторым представителям привилегированного сословия было трудно относиться к войне серьезно. После визита во Францию в октябре Вайолет Асквит в письме отцу-премьеру пересказывала, подтрунивая над собой, как расспрашивала пожилую беженку «в надежде на сенсационные подробности»: «“Немцы плохо обошлись с вашей деревней?” – “Очень. Все разрушили, ничего не осталось”. – “Сильно зверствовали?” – “Да, они убили свинью!”»{855}

У любопытствующей отлегло от сердца при мысли, что «самым ужасным горем кажется гибель свиньи». Узнавать, насколько сильно эта потеря ударит по бюджету французской крестьянской семьи, показалось ей чересчур бестактным.

Образчиком наивности, присутствующей в британском высшем обществе, выступали и тогдашние выпуски светского журнала The Lady. 15 октября читательница журнала сетовала на то, как туго приходится земельной аристократии с уходом хозяев поместий и егерей на фронт. В своем письме, озаглавленном «Охотница и война», она возмущалась: «На псарнях творится полная неразбериха, потому что в данный момент нет крепкой руки. И хотя Эвелин днюет там и ночует, ей не хватает твердости, чтобы держать работников в узде. Кормежка – постоянная головная боль, поскольку сейчас ею занимается грязный, нечистоплотный дикарь, выполняющий наши распоряжения только из-под палки».

Почти в самом начале войны наметилась тенденция, которая в дальнейшем только крепла, – размывание социальной субординации, приводившее в ужас тех, кто раньше стоял на верхних ступенях иерархии. Англичанин, встретивший старого оксфордского приятеля, жаловался: «Десять лет назад, когда я входил в переполненный омнибус, рабочий вставал и уступал мне место, снимая кепку. Теперь же, к огорчению моему, этот порядок отмирает на глазах»{856}. Однако расовые различия оставались такими же острыми. Социалистическая газета Clarion 10 октября с негодованием писала о британском генерале, который обедал в гостиничном ресторане по соседству с индийским принцем в военной форме и не удостоил того ни словом. На следующий вечер в курительной того же отеля видели группу офицеров, которые точно так же игнорировали «смуглого венценосца». «Если индийский принц для нас недостаточно хорош, почему же король держит его на службе?» – язвил корреспондент.