Первая мировая война в 211 эпизодах

Три дня назад они покинули Минск: улицы города кишели военными в форме, а в витринах магазинов красовались дорогие товары. Город стал для нее настоящим откровением, он сиял белым и розовым — цветами, которые они успели позабыть, месяцами видя вокруг одни оттенки коричневого: земля под ногами, дорога, военная форма. Стесняясь и гордясь одновременно, медсестры могли сравнить себя — в мешковатых, уродливой расцветки платьях, с загрубевшими, покрасневшими руками, усталыми обветренными лицами — с хорошо одетыми и накрашенными светскими дамами Минска. И теперь они уехали оттуда, вернулись к знакомым залпам артиллерийских орудий, к гулу самолетов в небе, оставив позади еще зеленые поля, леса, окрасившиеся в золото, багрянец и все оттенки ржавчины.

Большое отступление русских на самом деле закончилось. Воюющие стороны в ожидании зимы начали окапываться. И теперь воинская часть Флоренс маршировала гораздо медленнее. За день длинная колонна повозок, запряженных лошадьми, покрывала в лучшем случае километров тридцать. Они были рады, что больше не спасались бегством; они вновь надеялись на лучшее.

На окружавших их полях, в траншеях были заметны следы отступления. Повсюду валялись трупы домашнего скота: животных взяли с собой, чтобы они не достались врагу, но не все выдержали тягот длительного перехода. Она видела дохлых коров, поросят, овец. И в ней пробудилось воспоминание:

Я вспомнила, как однажды в первые месяцы отступления увидела, как упала лошадь; думаю, это случилось на ужасных песчаных дорогах в Молодиче. Мужчины быстро освободили животное, тянувшее пушку, и оставили его лежать на обочине, не проронив ни слова сожаления по поводу случившегося. Проходя мимо, я видела, как тяжело раздувались бока лошади, как она смотрела на нас, как в ее глазах застыло то же выражение, что и у человеческого существа, оставленного страдать и умирать в одиночестве.

И вот остановка. Длинная колонна останавливается. Они подошли к месту, где дорога упиралась в поросший елками торфяник. Несколько повозок из второй части застряли. Их медленно вытянули назад. На дорогу набросали лапника, чтобы сделать ее надежнее.

Движение возобновилось, и Флоренс вновь погрузилась в свое одиночество, ее занимало лишь одно — пульсирующая зубная боль. Лишь один раз она подняла вуаль. Это случилось, когда они въехали в зону страшного зловония. Вокруг послышались возмущенные голоса. Оказалось, они проезжали мимо кучи из двух десятков трупов, большинство из них — лошади, лежавшие там несколько недель и отравлявшие воздух.

Никто не знал, что будет. Согласно последнему приказу, им следовало примкнуть к 62-й дивизии, находившейся где-то поблизости.

В это самое время Лаура де Турчинович с тремя детьми находились на борту трансатлантического лайнера, направлявшегося из Роттердама в Нью-Йорк. Спокойствие и надежность, которые обеспечила им Голландия, сменились плеском волн и тем чувством изолированности, которое порождает только море. Вместе с ними плыли американские медсестры Красного Креста, но Лаура обнаружила, что все они были прогермански настроены, и старалась избегать их. На борту был также врач, он осмотрел ее детей: они чувствуют себя “на удивление хорошо”, и им нужны только “покой для нервов и правильное питание для тела”. Несмотря на то что они оставили позади Европу, а вместе с ней и войну, Лауру не покидало беспокойство: словно бы страх превратился в дурную привычку. Из Голландии ей удалось послать в Петроград телеграмму мужу Станиславу: она сообщала ему, что все они живы-здоровы и едут в США. Но жив ли сам Станислав? (Давно уже она не получала от него никаких новостей.) И знает ли кто-то, куда направляется Лаура? Что знают они сами об этом? “Чем ближе мы подплывали к Америке, тем более одинокой я себя ощущала”.

72.

Воскресенье, 31 октября 1915 года

Пал Келемен видит, как вешают сербского партизана