Первая мировая война в 211 эпизодах

В это осеннее утро уже в четыре часа протрубили подъем. Экипаж корабля вскочил и полдня лихорадочно работал. Главная задача — как можно быстрее выгрузить 300 тонн угля. Офицеры, как правило, ничего не рассказывают, но, по слухам, в море английский флот. Одни говорят, что он направляется в Балтийское море. Другие утверждают, что он уже в проливе Большой Бельт.

Штумпф видит, что первая и третья эскадры тоже зашли в порт. “Что-то будет”.

Штумпф полагает, что выгрузка угля призвана избавить судно от лишнего веса, для того чтобы они смогли скорее пройти через Кильский канал[27].

Он записывает в своем дневнике:

Вся команда вкалывала в поте лица первую половину дня. К обеду, когда мы выгрузили 120 тонн угля, флагманский корабль эскадры просигналил: “Прекратить подготовку”. Еще одно ужасное разочарование. Проклятые англичане! Похоже, мы прекрасно информированы о передвижениях их флота.

Он добавляет: “Происходившее в следующие дни и недели даже не стоит упоминания”.

15.

Понедельник, 28 сентября 1914 года

Крестен Андресен учится перевязывать огнестрельные раны во Фленсбурге

Теперь уже скоро. Еще один день, может, два или три. Осталось недолго ждать, когда они отправятся в путь. И дело здесь не в привычной казарменной болтовне. Воздух полон слухами: намеки воспринимаются как факты, желаемое выдается за действительное, страхи и опасения сбываются. Неопределенность — такова природа войны, и неосведомленность — ее медиум.

Впрочем, все же есть неопровержимые признаки. Все увольнительные отменены, казармы покидать запрещено. В этот день было не так много тренировок и обучения менее полезным вещам. Вместо этого они учились жизненно необходимому — как, например, перевязывать огнестрельные раны, какие правила действуют для неприкосновенного запаса (так называемая железная порция), как вести себя на железной дороге, что будет с дезертирами (смертная казнь). Такова жизнь солдата, заключенная в квадрат: битва, надобности, перемещения, принуждение.

Крестен Андресен встревожен, озабочен и испуган. Мысль о фронте не пробуждает в нем ни единой искры радости. Он принадлежит к тому меньшинству народов, которые внезапно и незаслуженно оказались втянутыми в большую войну, совершенно их не интересовавшую. И вот они молча вопрошают, почему они оказались лицом к лицу с черной энергией войны, им чужда националистическая риторика, провоцирующая войну и внушающая неоправданные надежды. В эти дни многие готовы погибать и убивать во имя страны, с которой они, в сущности, чувствовали лишь условную связь: эльзасцы и поляки, русины и кашубы, словенцы и финны, южные тирольцы и трансильванские саксы, прибалты и боснийцы, чехи и ирландцы[28].

Андресен относится как раз к такому меньшинству: датчанин по языку, подданный германского императора, проживает в старинных датских землях на юге Ютландии, которые вот уже более полувека находятся в пределах германского государства[29].

Во всех странах, где проживали большие по численности национальные меньшинства, люди отдавали себе отчет в том, какие проблемы у них могут возникнуть в военное время. Вместе с тем эти проблемы считались компетенцией главным образом полиции. Так считали и в датскоговорящих областях Германии. Едва на всех стенах развесили приказ о мобилизации, как тут же были арестованы сотни датчан, попавших под подозрение. Одним из тех, кого схватили ночью и увезли в закрытом автомобиле, был отец Андресена[30]. Такие настроения царили в первые недели войны: ликование на грани истерии, ожидания пополам со страхом, испуг, обернувшийся агрессивностью. И конечно же слухи, слухи, слухи.

Начало войны и для Андресена стало сильным переживанием. Он только что закончил свою рукопись: она называлась “Книга о весне и юности”. Это был пространный прозаический опус о народной жизни, природе и любви (или, скорее, о юношеском ожидании любви). И сама рукопись была оформлена в романтическом стиле — в голубой обложке, украшенная цветными виньетками и рукописными заставками, — все выполнено им собственноручно. Книга завершалась словами: “Колокол умолкает, за ним другой, третий; колокола отзвучали, их звон все слабее и слабее, и вот они совсем умолкли. Смерть, где твоя добыча? Ад, где твоя победа?” В тот самый миг, когда он дописывал последнюю строчку, в комнату вошел отец и сообщил ему о мобилизации. И Крестен в спешке добавил несколько слов в самом низу последней белоснежной страницы рукописи: “Господи, помилуй нас, кто знает, когда мы вернемся!”