Первая научная история войны 1812 года

И еще одно мнение того же П.Я. Чаадаева (1837 г.): «Мы еще очень далеки от сознательного патриотизма старых наций, созревших в умственном труде, просвещенных научным знанием и мышлением; мы любим наше отечество еще на манер тех юных народов, которых еще не тревожила мысль, которые еще отыскивают принадлежащую им идею, еще отыскивают роль, которую они призваны исполнить на мировой сцене; наши умственные силы еще не упражнялись на серьезных вещах; одним словом, до сего дня у нас почти не существовало умственной работы».²²

Показательно, что позорная буффонада борьбы с «западным влиянием», дурно влияющим на благостную «исконность», уже случалась в российской истории: отчасти она была следствием политики самодержавия, попавшего в кризис и пытавшегося вместо реформ проводить репрессивные действия – отчасти просто по глупости и невежеству отдельных лиц. Для примера процитирую запись из дневника Александра Васильевича Никитенко (1804–1877) – историка литературы и цензора (!) при Николае I (20 декабря 1848 года): «Теперь в моде патриотизм, отвергающий все европейское, не исключая науки и искусства, и уверяющий, что Россия столь благословенна Богом, что проживет одним православием, без науки и искусства. Патриоты этого рода не имеют понятия об истории и полагают, что Франция объявила себя республикой, а Германия бунтует оттого, что есть на свете физика, химия, астрономия, поэзия, живопись и т. д. Они точно не знают, какою вонью пропахла православная Византия, хотя в ней наука и искусства были в страшном упадке.

Видно по всему, что дело Петра Великого имеет и теперь врагов не менее, чем во времена раскольничьих и стрелецких бунтов. Только прежде они не смели выползать из своих темных нор, куда загнало их правительство, поощрявшее просвещение. Теперь же все подпольные, подземные, болотные гады выползли, услышав, что просвещение застывает, цепенеет, разлагается».²³

Несколько лет назад отечественные пропагандисты узнали из западных книжек и СМИ модное слово «геополитика»: и ныне эта коллективная «Эллочка Щукина» (персонаж бессмертного произведения И.А. Ильфа и Е.П. Петрова «Двенадцать стульев») прилаживает его безо всякого смысла ко всему подряд – лишь бы обелить захватнические войны ряда русских царей и советских нерусских вождей. Что же: да, если вы начинаете захватывать все подряд – и вырастаете из небольшого по размерам княжества в «одну шестую часть суши», то у вас совершенно точно появятся «геополитические проблемы и вызовы»! Но кто в этом виноват? Кто это постоянно усугублял? А применительно к теме нашего исследования я должен сразу расставить все точки над «i»: в эпоху Наполеона у России и Франции физически не могло быть геополитических противоречий – ибо они располагались на разных краях континента! Однако невежественные писаки, как я уже говорил, умудряются этим броским иноземным словом оправдать любые маразматические и хищнические действия сменяющих один другой режимов. Если оккупировать половину Польши, то автоматически рождается «геополитика» с Германией, если выдумать монструозную идею «братства славянских народов» – то вскоре вы вполне можете развязать Первую мировую войну (как это сделал фактически поддержавший сторону цареубийцы Николай II: я напомню, что застреленный сербским националистом Гаврилой Франц Фердинанд Карл Людвиг Йозеф фон Габсбург (1863–1914) был наследником престола Австро-Венгрии). Преступная вероломная война и оккупация части Финляндии, которую произвел И. Сталин, вскоре сыграет трагическую роль в период блокады Ленинграда.

Кстати, о Ленинграде – а вернее, о Петербурге: о городе, который мне очень и очень эстетически дорог. Сегодня только историки-специалисты по конкретному месту и времени помнят, что на его месте было не только болото, но еще и шведский город! Город Ниен (швед. Nyen) имел свою крепость – Нюенсканс (швед. Nyenskans – «Невское укрепление»), которую в России называли «Ниеншанц». Сегодня на том месте располагается Красногвардейская площадь. Подчеркну: центральное укрепление крепости в 1812 году еще существовало – и было срыто только во второй половине девятнадцатого века!²⁴ Все сие – к давнему вопросу об «исконности».