Первая научная история войны 1812 года

«„Борьба колоссов“ подготавливалась с самого Ваграма. Наполеон шел только на тайное соглашение и внушал Александру: „Франция не должна быть врагом России: это — неоспоримая истина. Географическое положение устраняет всякий повод к разрыву“. Тогда же император возвестил в Сенате свою радость по поводу того, что „друг“ приобрел часть Галиции и Финляндии и занял Молдо-Валахию. Между тем с весны 1810 года в Париже появился Нессельроде, который сносился с Талейраном тайком даже от нашего министерства. …И 1811 год начался в России резкою мерой: указ не только облегчал ввоз английских товаров, но и запрещал ввоз произведений Франции. С этой минуты Наполеон начал готовиться к войне.

<…> Александром овладела лихорадочная поспешность. Не дав созреть немецкому патриотизму, не дав Австрии и Пруссии времени изготовиться, он уже весной 1811 года начал стягивать войска в Литве, а в октябре был заготовлен ультиматум. В начале 1812 года Александр уже заключил союз с Швецией, Англией и даже с испанскими кортесами, причем обещал Бернадоту французский престол. Затем последовал мир с Портой, доставивший нам Бессарабию, и царь открыто говорил, что, „покончив с Наполеоном, мы создадим греческую империю“. В апреле Россия потребовала, чтобы император очистил Пруссию и Померанию. „Как вы смеете делать мне такие предложения! Вы поступаете, как Пруссия перед Иеной!“ — крикнул Наполеон нашему послу. „Я остаюсь другом и самым верным союзником императора“, — сказал Александр его послу, отъезжая к армии в Вильну.

В Вильне все, не исключая Барклая, рвались в бой, низко оценивая силы врага. Два немца, Фуль и Толль, взялись устроить на Двине, в Дриссе, Торрес-Ведрас, забывая, что там нет ни гор, ни моря. А в лагере кишели интриги, перекоры да обычные беспорядки. Войска были разбросаны, хотя их было не меньше, чем у Наполеона, а пушек даже больше (тысяча шестьсот). Налицо оказывалось тысяч двести, да и тут было много плохой милиции. Только Багратион шел с юга, а Чичагов, с дунайской армией, мог еще позже выдвинуться против австрийской армии Шварценберга. Хорошо еще, что не было исполнено первоначальное приказание Александра Чичагову — „действовать в тыл неприятелю, приближаясь даже к границам Франции“.

…Воинственный пыл остыл, как только враг вторгся в наши пределы. Александр тотчас составил список того, „что надобно будет увезти из Петербурга“, и 26 июня выехал из Вильны.

<…> Началось с такого сюрприза, как отступление бахвалившихся варваров перед „великою армией“. Но этот-то позор и спас их. Наполеон, жаждавший „хорошей битвы“, принужден был, вопреки себе самому, „гоняться за ними до Волги“.

<…> В России погибло до двухсот пятидесяти тысяч европейцев почти всех наций (напомню, что советская пропаганда часто называла цифры потерь армии Наполеона в 600 тыс. чел и более — прим. мое, Е. П.). Но и русские не забудут нашествия „двунадесяти язык“. У Кутузова осталось только тридцать тысяч солдат, а всего их погибло также не менее четверти миллиона (на самом деле — гораздо больше: об этом речь пойдет в соответствующей главе — прим. мое, Е. П.)».³⁶