Сначала мы шли по дороге к магазину, потом свернули у церкви, перебрались через мостик и, поднявшись на холм, выбрались на ромашковое поле.
То есть на самом деле поле было тёмным, как кофе. Лишь кое-где пробивалась на свет первая трава. Ромашки дремали под землей в ожидании солнца. Эта мысль завораживала: мы стоим на краю огромной равнины, а под нашими ногами дремлют тысячи, нет, миллионы ромашек. Мне даже показалось, я слышу их шёпот. Подожди… подожди…
Над головой носились и сталкивались с жужжанием огромные майские жуки. Мы подошли к бревну, которое разлеглось посреди поля. Я застелила его пледом и села, переводя дух.
Шёпот подземных ромашек усиливался. Я расстегнула рюкзак и положила Мишку на колени. Он молча сосал кулак и следил за жуками. Мишка был неплохим компаньоном для путешествий: не задавал лишних вопросов, давал подумать. А может, он молчал, потому что тоже слышал шёпот ромашек.
Я погладила его по голове и стала размышлять о маме. В последнее время мы с ней продолжали спорить по пустякам, но в целом у нас всё стало получше. Как после землетрясения, когда упавшие предметы возвращают на место. Они не стоят точно так же там же, где раньше. А всё-таки… Всё-таки уже не валяются на полу.
В Испанию я в этом году не поеду. Накопленных денег хватает только на билет. Я бы, конечно, съездила на пару недель после экзаменов… Только жить мне негде. Да и приглашение никто прислать не может.
Похоже, это лето заполнят экзамены. Роза Васильевна как-то сказала мне, когда я снова заскочила к ним на чай: «Вот когда ты поймёшь, что ничегошеньки не помнишь, ни одной мысли умной, – значит, готова». Я тогда посмеялась, как это, мол, ни одной умной мысли? Да я нафарширована ими, как голубцы – рисом. Сейчас я не вспомнила бы ни героев «Мёртвых душ», ни когда Тютчев написал стихотворение «Silentium». Наверное, это значит, что я готова к экзамену. Не знаю. О поступлении не думалось. После разговора с Жёлтой Футболкой в «Кубике Рубика» в моей голове засела одна важная мысль, которую нужно было очень тщательно обмозговать. Если у меня есть способности обращаться правильно с детьми, тогда, может, я… Стоп. Сначала ЕГЭ. Как ни крути. Распределительную шляпу всё же было необходимо примерить.
Мишка зевнул, вытащил кулак изо рта и прикрыл глаза. Я покачала коленями вправо-влево и впервые подумала, что, может, и хорошо, что в последние месяцы я не преподавала. Если провалю экзамены, работу в этом уж точно обвинить не получится.
Мишка долго щурился, щурился на солнце и уснул.
А я всё думала, думала… То о папе, то о Ромке, то о Кате с Гусей, то о Розе Васильевне. Вспоминала Хорхе, Любомира, Марину, Бенисьо. Воспоминания проклёвывались в моей голове, как ромашки, и выходило, что моя память – это огромное поле. А я – в серединке этого поля и связана, словно подземными корнями, со всеми, кого я люблю. Корни переплетались, крутились, иногда изгибались так, что было больно, а иногда бежали под землёй ровно и радостно. Мишка посапывал тихо, и всё поле погрузилось вместе с ним в нежный младенческий сон.
Я набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула. Мне показалось, что пахнет морем. А может, мои лёгкие вспомнили поездку в Испанию. Иногда кажется, что даже у лёгких бывает память.
Небо раскинулось над моей головой, будто гигантское окно, на котором была растянула белая облачная занавеска. Подул ветер, колыхнул «занавеску», пригнал новые облака.
Одно из них плыло в форме буквы «М». Я подняла руку и в воздухе обвела пальцем все загогулины. «М» – «Маша». «М» – «Миша». Мама… Май… Мечта… Мир… И тут до меня дошло.
Это же было письмо! Письмо, которое прислал мне мой любимый город!
Что он хотел передать мне, прислав облачную букву моего имени? Неужели то, что я всё-таки… увижусь с ним в этом году?