Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса

— Она осталась там, в Бретани, — сказал Генрих. — Родила от меня ребенка, но родители заставили ее выйти замуж за какого-то фермера. Она теперь, наверное, превратилась в настоящую фермерскую жену, этакую маленькую толстуху с тремя детьми. — Он засмеялся. — И один из них рыжий — в меня. И как, по-твоему, его зовут? Анри, конечно!

— И при этом никто тебя за глаза шлюхой не называет, — заметила я.

Услышав из моих уст такое, он повернулся ко мне и еще громче рассмеялся, словно я сказала нечто необычайно смешное.

— Нет, моя дорогая, тут ты права: никто меня шлюхой не называет, потому что я король Англии и мужчина. Вряд ли ты можешь переменить отношение этого мира к женщине, даже если ты все еще надеешься осуществить некоторые свои желания — например, посадить на трон наследника Йорков, изменить исход битвы при Босуорте и сделать так, чтобы Ричард восстал из гроба. Любая женщина в нашем мире, идущая навстречу своей любви и действующая в соответствии со своими плотскими желаниями, будет названа шлюхой. И вряд ли подобное отношение к ней когда-нибудь переменится. Твоя репутация была уничтожена твоей же безумной любовью к Ричарду — точнее, тем, что ты считала своей первой любовью к мужчине. Выйдя замуж без любви, ты отчасти восстановила свою репутацию. При этом ты выиграла высокое имя, но утратила способность наслаждаться.

Когда Генрих как бы невзначай произнес вслух имя того, кого я любила всем сердцем, я вся похолодела. Натянув одеяло до подбородка, я снова принялась заплетать в косу рассыпавшиеся по подушкам волосы, а он молча смотрел на меня, но мешать не стал. Через какое-то время я с раздражением поняла, что он явно намерен остаться в моей постели до утра.

— Ты бы хотела, чтобы твоя мать приехала к нам на Рождество? — как бы между прочим спросил он, повернувшись, чтобы задуть свечу у кровати. Теперь комната была освещена только затухающим огнем в камине, и в этом свете его обнаженное плечо казалось бронзовым. Если бы мы были настоящими любовниками, эти минуты, наверное, были бы для меня самыми счастливыми.

— А можно? — Я только что не заикалась, настолько меня удивил его вопрос.

— Почему же нет? — весело сказал он. — Если ты этого хочешь.

— Я хочу этого больше всего на свете! — с детским восторгом воскликнула я. — Это было бы так здорово! Я была бы так счастлива, если бы на Рождество мама снова была рядом со мной. А уж о моих сестрах, особенно самых младших, я и не говорю. Они же просто на седьмом небе будут от радости! — И я, повинуясь внезапному порыву, наклонилась и поцеловала мужа в плечо.

Он сразу же повернулся ко мне, поймал мое лицо в ладони и сам нежно поцеловал меня в губы. Потом еще раз, и еще, и мое огорчение, вызванное его упоминанием о Ричарде, и моя ревность к той девушке, которую он когда-то любил, странным образом возбудили меня, заставив ответить на его поцелуй и крепко обвить его шею руками; а потом я снова почувствовала на себе тяжесть его тела, и губы мои сами открылись навстречу его губам, и впервые глаза мои закрылись не от равнодушия, а от наслаждения, и я почувствовала, как он нежно, любовно овладевает мною, и мне показалось, что впервые между нами вспыхнула искорка супружеской любви.

Дворец Вестминстер, Лондон. Весна, 1489 год

Это было веселое Рождество. На все праздники приехала моя мать, а потом наступила долгая холодная зима, как это обычно бывает в Лондоне. Мы заказали особую мессу в честь моего дяди Эдварда, который умер в прошлом году во время предпринятой им экспедиции против французов.

— Ему вовсе не обязательно было участвовать в этой экспедиции! — сказала я, зажигая в память о нем свечу на алтаре.

Мать только улыбнулась, хотя я прекрасно знала, как сильно она тоскует по брату.

— О нет, обязательно, — сказала она, помолчав. — Эдвард никогда не относился к числу тех, кто способен спокойно сидеть дома.

— Зато тебе вскоре придется это делать, — с горечью заметила я. — Рождественские праздники закончены, и Генрих говорит, что ты должна возвращаться в аббатство.

Она повернулась к дверям, накинула на свои серебристые волосы капюшон плаща и спокойно сказала:

— Что ж, я ничего не имею против жизни в аббатстве, если ты и остальные мои девочки будете здоровы и счастливы. Впрочем, я вижу, что сейчас ты вполне довольна своей жизнью и, похоже, в кои-то веки пребываешь в мире с собой. — Я подошла к ней, и она, взяв меня за руку, спросила: — Значит, ты все же сумела полюбить его? Я очень надеялась, что со временем тебе это удастся.

— И это очень странно, — призналась я, — ведь в нем явно нет ничего героического, и я отнюдь не считаю его самым замечательным мужчиной в мире; я знаю, что он не слишком храбр, что у него часто бывает дурное настроение, которое он любит срывать на других. Но нет, мама, я, конечно же, не полюбила его так, как любила Ричарда…