Первая ссора

Граф, отпустив камердинера, в тёмном мягком ульстере в виде халата, ходил по громадной комнате, обитой кордуанской тиснённой кожей. Тяжёлая, комфортабельная мебель, дорогие картины любимых мастеров, терракотовые статуи, книги, непроницаемые портьеры и густой мягкий ковёр составляли ту сдержанную роскошь кабинета, которая всегда имела свойство успокаивать его нервы. Всегда, но не сегодня! Он до сих пор был вне себя. — Он страшно оскорбил! Кого? — Елену! — Лёлю, Нелли, Лилю, словом, её! — Её, его жизнь, его радость!.. Ну, разве не безобразие, что она могла довести его до этого? — Да где же конец? Где же граница между нашими жёнами и профессиональными красавицами? — Ведь этакое платье может надеть какая-нибудь кафешантанная Жанна Шасен, а не графиня Елена!

Итак, он молчать не может, он не откажется от своего слова: только кокотка может так рабски преклоняться перед фантазией портного, который шьёт за глаза, по присланной ему фотографической карточке и мерке; только для неё слово «парижский модный туалет» может служить оправданием всему, — и, махнув рукою, он вышел из кабинета.

Так шли навстречу друг другу муж и жена: у обоих сердце было переполнено обидой, и ядовитые слова готовились сорваться с уст. Они почти в одно и то же время открыли дверь в маленькую гостиную — теперь разделявшую, а прежде соединявшую их комнаты.

Свежая, голубая гостиная была полна цветов, в камине догорал огонь, на маленьком придвинутом к нему столике, под стеклянными колпаками, был сервирован «en cas», и перед ним два кресла так близко придвинуты одно к другому.

— Елена! — начал граф; глаза их встретились, и… протянув руки, он только добавил. — Как ты прелестна.

В миг она была на его груди, её тёплые, дрожащие ручки обвились вокруг его шеи — и она прошептала:

— Какое ужасное на мне было платье!..

1899