Первая труба к бою против чудовищного строя женщин

Мы шли в тропики, но первые дни рейса были отнюдь не тропическими. Свинцовые небеса, северный ледяной ветер, набухшие волны, серая пена. И дождь, дождь, дождь. А мне было плохо, плохо, плохо. Два дня я пролежал в каюте и не съел ни крошки. В первую же ночь на борту желудок начал бунтовать, и хоть я сразу же изверг несколько кусочков картофеля, которые успел проглотить, стоило приподняться – и рвотные позывы начинались снова.

Я лежал, распростершись на спине, меня слегка лихорадило, и при этом я все думал, что за странный человек – капитан корабля, и как странно проходит время на борту: час тянется за часом, день за днем, но судно с тем же успехом могло бы стоять на якоре вне видимости берега, и все наше продвижение вперед могло оказаться всего лишь иллюзией, порожденной качкой. Все мы на «Камноке», думал я, – жители городка, с той лишь разницей, что наши корни уходят в воду. Но к тому времени я уже знал о жизни достаточно, чтобы понимать: вряд ли даже такие города, как Стровен, чьи корни глубоко вросли в землю, сулят большую стабильность, нежели это судно, затерянное в безбрежном океане.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

К утру третьего дня плавания мне стало лучше, хотя желудок все еще не позволял мне подняться. В девять утра кто-то постучал в мою дверь. Вошел тот матрос, который подавал еду за ужином. У него были очень густые кустистые брови, а длинные седые волосы торчали дыбом.

– Доброе утро! – приветствовал он меня. – Я – Гарри Грин, к вашим услугам. Отдохнуть я тебе дал. Давай-ка теперь на тебя посмотрим.

На нем был белый фартук, и он принес мне маленький поднос, накрытый салфеткой. Теперь поднос он отставил и пощупал мой лоб.

– Весла господни! – сказал он, сердито сдвигая брови. Необычная божба меня слегка испугала. – Так, – заявил он. – С этой лихорадкой нужно что-то делать.

Пока моряк скармливал мне таблетки с подноса, я заметил на правой руке у него разноцветную татуировку – якорь с подписью «Алспога Spei». Он поймал мой взгляд и сообщил, что татуировку он сделал только что, перед выходом в море, слова эти – латинские, а означают «Якорь Надежды». Еще он сказал, что скопировал рисунок со старой книги, которую прихватил с собой в рейс. Чем больше он говорил, тем менее грозным казался. Пробыл он у меня с час.

То был первый из множества часов, которые я провел с Гарри Грином, стюардом и лекарем парохода «Камнок». После того как я поправился, он продолжал навещать меня пару раз в день, чтобы поболтать. Спешить ему, похоже, было совершенно некуда. Он рассказывал мне о других своих рейсах, о книгах, которые читал.

Мне нравилось его слушать, хотя поначалу я держался настороже. Мама приучила меня к мысли, что словам доверять нельзя. Она старалась говорить поменьше, как будто слова – лишь остаток того, что некогда имело смысл как целое, а ошметки только вводят нас в заблуждение, и посему их следует избегать.

Но Гарри Грин любил поговорить. Чаще всего он наведывался ко мне по вечерам, закончив работу на камбузе. Он приносил большую кружку грога и, отпивая по глоточку, произносил очередной монолог.

Я не могу привязать наши разговоры к определенным дням. Все дни долгого пути смешались в моей памяти. Зато я помню многие высказывания Генри, поскольку они произвели на меня сильное впечатление.

Гарри Грин родился и вырос в Ирландии, и в его речи еще слышался легкий акцент, несмотря на тридцать пять лет, проведенных в море. Он начал морскую карьеру юнгой в ту пору, когда большинство кораблей еще ходило под парусами, или же паруса по-прежнему дополняли машины.

– То была совсем другая жизнь, – рассказывал он. – Моряки во всем полагались друг на друга. Уж ты мне поверь, мой мальчик, нет лучшего способа распознать самого себя или понять, можно ли доверять товарищу, кроме как застрять вместе с ним на рее в шторм.

Эти слова он произнес однажды вечером. Запах рома из его кружки пропитал всю каюту, а Гарри заканчивал рассказ о своем первом рейсе. Его судно ходило в Патагонию, на самый юг Южной Америки, в поисках уцелевших динозавров.

– «Мингулэй», так называлось наше судно, и лучше скроенного кораблика мне видеть не довелось. Мы высадились на патагонском берегу, сгрузили экспедиционное оборудование. Даже на суше мы оставались моряками. Каждый вечер мы рассаживались вокруг костра и травили морские байки, как у себя в кубрике… Никогда не забуду одну историю, которую рассказал нам механик. Ночь выдалась дождливая, огонь ярко горел, у костра мельтешили летучие мыши… Механик был родом с северных островов. Глаза у него были голубые, как молочная пенка… Он рассказал, что когда был маленьким, на их острове поселился доктор с женой и четырьмя детьми. Потом доктор убил свою жену, а почему – этого никто не знал. Еще удивительнее, каким способом этот доктор попытался избавиться от тела. Он разрезал его на части, и спрятал куски в животах четырех детей. Даже глаза и уши схоронил в желудках домашних животных.

Гарри Грин глянул на меня из-под бастиона своих бровей.