Первая труба к бою против чудовищного строя женщин

На коменданта вдруг навалилась усталость. Жара давила, мучительно хотелось выпить. Он задал последний вопрос:

– И вы не сожалеете о содеянном? Если бы вы обнаружили хоть какие-то признаки раскаяния, я бы смог облегчить ваше положение.

– Раскаяние? – Моя тетя глянула на него с изумлением. – Ни малейшего! Я мечтала бы только об одном: чтоб его вернули к жизни, и я могла убить его снова.

Я отогнал мух. От запаха рома меня уже мутило.

– Ну вот, – сказал комендант. – Вроде бы все. Мой долг – следить за соблюдением закона. Твоя тетя не оставила мне выхода. Она – она была словно женщина о двух головах, любовь в ней уживалась с ненавистью. – Комендант поднялся со скамьи, и перед его рубашки натянулся, точно парус корабля перед отплытием. – Когда я уходил, она плакала. Говорила, что жалеет лишь об одном: что ты оказался втянут в эти события. Она, дескать, надеется, что ты поймешь: она не могла поступить иначе. – Комендант поморщился от слишком яркого солнца. – Пора мне идти. – Он снова глянул на меня – Сегодня можешь переночевать здесь. Но завтра с утра дом снесут. Таков обычай. Я найду тебе другое жилье, так что собери свои вещи.

Он раскрыл зонтик, пожал мне руку и медленно двинулся обратно в город. Моя ладонь еще долго хранила запах рома.

В ту ночь я упаковал чемодан. Обшарил коттедж в поисках сувенира на память, но не нашел ничего, связанного с тетей Лиззи. Тогда-то я понял, до какой степени дядя Норман заполнял собой дом. На стенах висели только схемы различных видов растений и один вид неба – галактики и туманности.

У Лиззи в комоде, в нижнем ящике, я нашел фотографию в рамке, перевернутую лицом вниз. Тот же снимок, что и на камине в Стровене – мои родители стоят в снегу. Я решил было взять его, но передумал. Мне помстилось, что фотография осквернена преступлением, которое совершилось в этом доме.

Последняя ночь в коттедже оказалась малоприятной. Я ворочался с боку на бок и метался в постели, мне все чудилось, будто кто-то за мной наблюдает. Со страху я поднялся и осмотрел весь дом, даже во двор выглянул. Нигде ничего. Когда же я наконец заснул, мне приснился жуткий кошмар. На меня колонной надвигалась женская процессия во главе с тетей Лиззи, и лицо ее было омыто кровью дяди Нормана; она свирепо усмехалась и в руке вздымала камень, словно выбрала меня очередной своей жертвой. Я пытался убежать, но, очевидно, попал в зыбучие пески: чем быстрее я порывался бежать, тем глубже увязал, а когда повернулся, она уже занесла камень для удара.

К счастью, тут я проснулся. Сердце отчаянно билось. До утра я больше не ложился и ждал у двери. В восемь часов на тропинке показались две фигуры: солдаты, перед собой толкавшие тележку. Вблизи я разглядел бочку с горючим.

Они пришли, остановились и молча занялись своим делом. Я пошел вниз, в город, таща за собой чемодан. Примерно на полпути я оглянулся: коттедж пылал. Ярко-красный язык пламени вздымался на глухом черном фоне горы.

Что же до тети Лиззи, ни я, ни кто другой с острова Святого Иуды никогда более не встречались с ней. Че рез пять дней после отхода «Патны» комендант Боннар получил с борта радиограмму. Матрос, принесший Лиззи завтрак, отпер дверь и увидел, что каюта пуста. Никто бы не поверил, что женщина ее комплекции сможет протиснуться в узкий иллюминатор; это, вероятно, было нелегко – на металлической раме осталась кровь. Судно легло на обратный курс и все утро рыскало над глубочайшей впадиной океана. Они заметили кружившую на одном месте стаю акул, но никаких следов Лиззи не обнаружили. Капитан раздал экипажу винтовки, и за час моряки постарались убить как можно больше акул. А потом продолжили свой путь.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ БУРЯ

И учителя их будут наставлять в молчании.

Луиза Глюк [12]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Когда ты молод, тебе кажется, будто перед тобой миллион дорог, – так сказал мне Гарри Грин однажды ночью, когда мы стояли у лееров «Камнока». – Ты уверен, что сможешь сделать все, что захочешь, уверен в своей уникальности. Но когда становишься старше и оглядываешься назад, видишь, что жизнь твоя сложилась примерно так же, как у других. Канат господень! Как будто все устроено заранее, все предсказуемо. Тут-то и призадумаешься, есть ли у нас вообще выбор. Мне казалось, что я понимаю его мысль.

– Вы так видите свою жизнь, Гарри? – спросил я его.

– Иногда – именно так, – ответил он. – Да, иногда мне так видится.

Он говорил это с грустью, но после всего, через что я прошел, я был бы счастлив поверить, что дальше моя жизнь будет заурядной и предсказуемой, как у всех людей.

Вот почему я благодарил судьбу за нормальные, оседлые годы после смерти дяди Нормана и тети Лиззи. Правда, в то утро, когда сожгли коттедж и я спускался к резиденции коменданта, мне было очень тревожно. Комендант встретил меня у дверей и сказал, что меня кое кто ждет. Мы прошли в гостиную, где мне навстречу поднялся какой-то мужчина – худой, с обветренным лицом рыбака. Глаза его были самого светлого оттенка голубизны.