Первая труба к бою против чудовищного строя женщин

Энди, надеюсь, ты учишься и читаешь как можно больше. Через пару месяцев я возвращаюсь домой и загляну тебя навестить. Вроде бы я могу стать твоим опекуном. Поразмысли над этим. А тем временем делай свое дело.

Твой старый товарищ Гарри Грин.

P. S. Я все еще бьюсь над стариной Иоанном Морологом. Помнишь, мы рассуждали о нем? Не будь я скептиком, я бы признал, что в этих его играх с числами скрыто побольше смысла, чем бросается в глаза. Расскажу при встрече.

Письмо несколько разочаровало меня своей краткостью. Но Гарри не забыл меня, Гарри приедет повидаться со мной, и – самое главное – он хочет стать моим опекуном; этого было достаточно для счастья. Я перечитывал письмо снова и снова. Я прятал его под подушкой и в следующие два месяца перечитывал ежедневно. Я ждал и надеялся. И вот наступил день и час – я работал в саду, – когда передо мной возникла сестра Роза.

– К тебе посетитель, – возвестила она.

Я вернулся в Дом и устремился в приемную так быстро, как только мог, только что не бежал, – бегать в Доме было категорически запрещено.

– Как ты, Эндрю?

Голос, приветствовавший меня, был мне знаком, но то не был голос Гарри Грина. Я слышал учтивый голос доктора Гиффена. Он был одет изящно, как всегда, но в волосах и бороде уже мелькала седина. Зрачки его глаз сузились до размеров булавочной головки.

От его острого взгляда не укрылось мое разочарование.

– Ты ожидал кого-то другого? – спросил он.

Я ответил, что нет, однако он, разумеется, не поверил мне. Правда, он не слишком огорчился: этот человек привык к тому, что его приветствуют без всякого энтузиазма, и, наверное, даже предпочитал такое отношение. Оглядев приемную, он облюбовал один из зеленых пластиковых стульев, протер его носовым платком, слегка подтянул брюки с аккуратными стрелками и уселся.

Он откашлялся.

– Когда я узнал о твоем возвращении, я отчасти ожидал, что ты попросишься жить со мной, – начал он.

Я хотел было сказать, что назвал его имя капитану «Нелли», но промолчал. Пусть, подумал я, доктор считает, что я вовсе не собирался жить с ним.

И я спросил его, что случилось со Стровеном.

Как всегда сухо, он изложил основные факты. Среди ночи в шахте произошел сильный обвал, спасательные работы нельзя было начать до рассвета. Никто не уцелел. Сто двадцать человек погибли – мужчины и мальчики, все. Семьи лишились отцов, братьев, сыновей. Правительственные инспектора сочли весь район Стровена опасным, поскольку земля была сильно изрыта за столетия угледобычи.

– Была рекомендована неотложная эвакуация, – сказал доктор Гиффен. Сам он ничего не имел против. Он давно уже подумывал перебраться в Город. Теперь он так и сделал.

Он снова откашлялся, и мы посидели в молчании. Как всегда, мы неловко чувствовали себя наедине друг с другом. Он поискал взглядом свой головной убор. Шляпа с узкими полями и пером, заткнутым за ленточку, лежала на соседнем стуле. Доктор взял ее в руки, покрутил. Еще раз откашлялся.

– Я был знаком с твоей тетей Лиззи. Она некоторое время жила с твоей мамой после твоего рождения. Очень приятная была женщина. – И снова откашлялся. – Я слышал о ней. Читал в газетах. Грустная история. – Он поднялся с таким видом, словно собирался уйти. Но потом все же сказал то, что хотел. – Я был очень привязан к твоей матери. Очень привязан. Я обещал ей позаботиться о тебе, если ты не приживешься у тети. Теперь я решил уехать за границу и практиковать там. В Канаду, скорее всего. Я буду поддерживать связь с тобой. Когда твое пребывание здесь закончится или когда ты пожелаешь, можешь в любой момент приехать ко мне. Если захочешь. Не сомневайся.

Перед уходом он сказал еще вот что:

– Кстати, недавно один человек спрашивал меня о тебе. Моряк по имени Гарри Грин. Он писал, что вы познакомились во время рейса на остров Святого Иуды и хотел узнать твой нынешний адрес. Разумеется, я сообщил ему.

Он торопливо пожал мне руку и ушел, ничего больше не говоря.

Ненадолго я остался в приемной один. Я знал, что доктор Гиффен любил мою мать и пекся о моих интересах, но принимать его приглашение я не собирался. Я бы предпочел навеки остаться в «Доме Милосердия», где не приходилось ломать себе голову, подыскивая, что бы еще сказать собеседнику, и где – если не считать сокрушавшего меня порой смутного и страшного предчувствия, – день за днем проходил без усилия и напряжения.

Обещанный визит Гарри Грина так и не состоялся. Протекали недели. Месяцы. Он так и не приехал.