Первая волна: Сексуальная дистанция

Он отвел глаза и быстро переключил вкладки. Окинул взглядом собственную страницу. Ехидная кривая ухмылка в три четверти, хитрый прищур с лучиками от края глаза, двухдневная щетина и шевелюра, пятерней зачесанная назад, с непослушно свисающими надо лбом прядями, как бы говорящими «обломись» любым попыткам привести себя в порядок. Нормально, она узнает старого друга с первого взгляда. Он открыл личные сообщения и занес ладони над клавиатурой. Завис.

А может, лучше пусть не узнает? Тогда есть шанс добиться ответа, разговорить и лишь тогда признаться, что это он. Ведь если узнает и не ответит… ох, лучше не думать.

С другой стороны, тот период развития интернета, когда все отвечали любому незнакомцу на попытки познакомиться в мессенджерах, остался в далеком прошлом, и шанс получить ответ на «привет» левому мужику от девушки в отношениях стремился к минус бесконечности. Да и не общительная она, это он хорошо помнил.

Надо писать самому, это ясно. Но как же страшно! Злясь на себя, он надолбил на клавиатуре: «Привет, помнишь меня?» и нажал на отправку прежде, чем мозг подключился к процессу. А как только подключился, так немедленно вынес хозяина из кресла и заставил ходить по комнате взад-вперед, поглядывая на часы. 7:15, сна за сегодня ноль часов ноль минут. Он не питал иллюзий, ожидание будет мучительным.

Но вопреки ожиданиям все прошло не так уж и страшно. Он пометался минут десять, сел обратно к монитору, всмотрелся в свое непрочитанное, будто пытался отыскать там ошибку или что-то лишнее, а в следующее мгновенье вздрогнул и проснулся от звука входящего сообщения. Он оторвал тяжелую голову от сложенных на столе, затекших рук и с трудом сфокусировал зрение на экране. 9:32. На экране светилось ответное:

«Привет» пользователь пишет сообщение…

Глава 3

Мы с Альбиной пошли в школу с разницей в год. Но сначала моим родителям предстояло убедиться, какое чудовище они породили. Я не собирался идти в первый класс без нее. Сидеть за одной партой – все, что я хотел знать о школе, а иначе нужна она была мне как ослику политика. Я и уперся как ишак. Ни уговоры «по-хорошему», ни ремень, ни слезы матушки не могли изменить мое решение: нет и все.

– Какой позор! В первый класс в восемь лет. Все скажут, что у меня сын второгодник! Или ЗПР, – бушевал отец, – хочешь, чтобы тебя считали дебилом?

– Мне все равно, – бычился я, сносил подзатыльники со стоицизмом Павки Корчагина под пытками и не отрекался от революции.

Меня пытались вразумить даже родители Альбины. Две семьи сплотились против одного упертого семилетка, и только она сама вместо уговоров, которые обещала своим родителям, взяла с меня клятву, что я не сдамся. И я не сдавался. Не сдавался даже когда отец силой волок меня, упирающегося, красного от натуги, на линейку. Что еще я мог противопоставить всемогущим взрослым? Упрямство, слезы, бунт?

В том бою я проиграл и успокоился, только когда увидел, что возле школы, в толпе родителей вместе с мамой стоит Альбина. Она была в нарядном платье, белых гольфах и огромных шарообразных бантах в аккуратной прическе. Грустная, но решительная. Она протянула мне руку, и я вырвал красную от борьбы ладонь из руки отца, подошел к ней и крепко сжал ее прохладную ладошку в горячей своей, вторым рукавом размазывая подкатившие злые слезы.

– Я останусь на второй год, – пропыхтел я ей на ухо, и она одобрительно кивнула.