Первая волна: Сексуальная дистанция

Худшими днями того периода были выходные, когда нас с сестрой забирали на дачу. Какие истерики я закатывал, чтобы меня оставили дома одного, но никто этого, конечно, не слушал. И я ходил по участку кругами, собирал для нее ягоды и зеленый горошек. Лез в пруд за лягушками и в какие-то заброшенные дома, стройки, чтобы потом рассказать о своих приключениях. Уже тогда я постоянно вел внутренний диалог с ней, сочинял для нее истории и каждую минуту в разлуке жил ожиданием того, как я ее увижу.

А потом стало еще хуже. Родители отдали Альбину в детский сад. Помню, как, узнав эту новость, ревел и кричал: «Как она будет там? Она же не разговаривает! Она же боится! Вы злые, злые!» и глубоко страдал. Не дал ни обнять себя, ни утешить. И, кажется, довел ее маму до слез. Дома я продолжил рев, и тогда отец потрепал меня по голове, он был не склонен к сантиментам, и похлопал по спине: «Это любовь, сынок, бывает больно. Привыкай и будь мужчиной». Я эту фразу хорошо запомнил.

Теперь я только и делал, что околачивался у детсадовской ограды в ожидании начала прогулки, пролезал между прутьями забора и бежал навстречу группе, чтобы отогнать того, кто держал ее за руку, и встать в строй рядом с ней. Воспитателей, должно быть, предупредили, никто мне не препятствовал. Только в группу не пускали. В последующий год, уже первоклассником, я сам забирал ее из сада и вел домой.

Для меня она была беззащитной, трогательной, такой нежной и без меня, казалось, беспомощной. Верила каждому моему слову, шла следом, даже если было страшно или не хотелось, цеплялась за руку и шла. Мне кажется, она прыгнула бы со мной с моста, предложи я такую идею. Альбина готовила мне оладьи и булочки с корицей, приносила мне рисунки из сада. Все свои чувства и тайны она рассказывала мне. Только мне одному. Мне казалось тогда, что я знаю ее лучше, чем кто-либо. Добрую, милую, закрытую для всех и открытую для меня. Как жемчужина в ракушке. Только моя.

Я привык к дразнилкам «Тили-тили-тесто» и «Аля+Леша=любовь». И сам писал такое мелом на стенах подъезда возле ее двери. Но наедине мы об этом не говорили. Как будто все и так понятно, как будто так было всегда. Думаю, тогда никто не сомневался, что мы навсегда вместе.

– Ска, Вольский, на хрена ты это сделал!? — орал Семен. – Ты же взрослый, умный человек, ответь, НА ХРЕНА?

– Взрослый и умный… расту… прогрессирую, – бесцветным голосом ответил Лекс.

– Нормально же жил! Трахал своих баб, копал могилы, работал, – он с досады пнул пустую бутылку Джемисона.

– Де-гра-ди-ро-вал, – его взгляд проследил путь бутылки под шкаф, где она столкнулась с другой и зазвенела.

– Ты жил! А сейчас что? Ты спиться решил?

– Решил.