Первая жена (СИ)

Она ведь тогда абсолютно беззащитная ко мне пришла, а я раздавил ее катком своих обид. Морально уничтожил и посчитал, что так надо. А ведь Майя пошла на это все из реального, животного страха за дочь. Скажи я ей выйти голой на публику, она, вероятно, и это сделала бы, потому что готова была на все, лишь бы вылечить Польку, которая вообще ни в чем не виновата.

Я всего несколько дней с ними побыл, увидел, насколько Майя любит дочку, и все мне про нее стало ясно.

Не кукушка… Очень ответственная мать, любящая. Уважаю в ней это качество.

Нельзя мне было тогда так жестоко с ней. Пусть не я папка, но это ж живое дите. Надо было сразу сообразить, в каком Майя была отчаянии и что стояло на кону. Теперь совесть мучает, хотя ей не признаюсь, конечно. Смотрю на них, и самому себе язык откусить хочется за все те мерзкие слова, что тогда сказал бывшей жене, за то, как себя с ней повел.

Хорошо, что я все-таки включился в эту историю, обеспечил Полине лучшее лечение, какое смог. Иначе даже не знаю, что было бы.

Неожиданно в комнату входит женщина-врач в белом халате.

— Здравствуйте, я ваш анестезиолог, — представляется она.

Майя тут же оставляет дочку, выходит вместе с врачом в коридор — обговорить нюансы предстоящей операции.

Я иду следом, хотя я тут больше как группа поддержки. Свою роль уже выполнил.

Краем уха слушаю, как Майе объясняют, какого типа будет наркоз, сколько будет действовать и как долго малышка будет отходить. Сам же слежу, чтобы Майе не сделалось плохо.

Мне, если честно, самому уже хреново дальше некуда.

Представить не могу, как крошку Польку положат на операционный стол. А главное — что я буду делать, если все пойдет по хреновому сценарию.

Дальше все происходит очень быстро.

Полину увозят на каталке, а Майя замирает в коридоре, перед входом в операционный блок.

— Пойдем, — тяну Майю за руку.

— Куда? — спрашивает она.

При этом делает большие глаза.

— В отель, — пожимаю плечами. — Или хочешь, по городу погуляем. Хотя, как по мне, то лучше в номер. Закажем еду, посмотрим какой-нибудь фильм, немного отвлечемся. Всяко лучше, чем ждать здесь.

— С места не сдвинусь, — вдруг заявляет Майя.

— Ты не слышала анестезиолога? Операция будет длиться несколько часов. Ты всерьез хочешь провести это время в коридоре? Тебе все равно сразу позвонят, как все закончится, зачем…

— С места не сдвинусь, — повторяет Майя упрямо. — Мое место здесь.

На это мне остается лишь пожать плечами. Как оказалось, Майя — упрямейшее создание, когда дело касается дочки.

— Иди, если хочешь, — говорит она.

При этом цепляется за мою руку. Будто на самом деле не верит, что я уйду.

Не то чтобы я собирался… Если ее место здесь, значит и мое тоже.

— С тобой буду, — обещаю ей.

Отчетливо слышу вздох облегчения. Я нужен ей!

***

Артем

Я сижу рядом с Майей на банкетке в коридоре. Ждем завершения операции.

Постепенно Майя совсем деревянеет. Смотрит в окно, а точнее в одну точку на подоконнике, и практически не двигается, даже, кажется, дышит через раз, чем изрядно меня пугает.

Я испробовал все что мог, чтобы ее отвлечь.

Три раза предлагал ей кофе.

Четыре раза выпить воды.

Пару раз пытался сманить Майю в местный кафетерий, чтобы перекусить…

Чую, еще одно предложение с моей стороны, и буду послан в жопу или даже на хуй.

Майя так не выражается, конечно.

Она деликатная не в меру, этим в свое время также меня привлекла. Я ведь матерщинник, а она…

«Артем, у меня от твоих ругательств уши сворачиваются в трубочку».

«Артем, так нельзя разговаривать с людьми…»

И так далее и по тому же месту.

Как школьника меня отчитывала, и пофиг, что я старше почти на семь лет.

Вежливая и интеллигентная не в меру, хотя мы оба выросли в детдоме. Правда, я туда был сдан с рождения, а она попала в шесть лет, когда погибли ее родители. Наверное, поэтому Майя в разы мягче, чем я. Видно, ее до шести лет как-то по-особенному растили, носились с ней как с писаной торбой, раз в результате получилось такое чудное чудо.

И вот сидит мое чудное чудо с искусанными от волнения губами. Кожа бледная, даже, кажется, серая. Дышит тяжело, в одну точку смотрит. А я…

А я ни хрена с этим сделать не могу.

Чувство абсолютной, тотальной беспомощности зашкаливает.

Нет ничего хуже, чем когда твой близкий человек страдает, а ты ни хрена не можешь с этим сделать. Майя ведь мне самая близкая… Кроме нее, по сути и не было никого, потому что никого так глубоко в душу не пускал. Инесса не в счет, потому что и близко не было с ней таких отношений, как с первой женой.

У меня уже начинается от всего этого нервная почесуха.

Главное — спросить ни у кого ничего нельзя. А уточнять, когда должна закончиться операция, вообще, как оказалось, плохая примета.

Живем в двадцать первом веке, телефон давно заменил компьютер, люди в космос летают, на Луне участки покупают, а мы до сих пор в приметы верим, сука.

— Май, ты как? Порядок? — спрашиваю у нее.

— Ага, — кивает она и снова поворачивается к окну.

Говорить с ней сейчас — абсолютно бесполезное занятие.