Первичный крик

Давайте возьмем для примера психотерапевта, который воображает себя добрым, отзывчивым и умным. Он обнимает плачущего от горя больного и успокаивает его: «Ну, ну, все хорошо. Яздесь. Все будет отлично, вот посмотрите». Полагаю что такое поведение in loco parentisвыключает чувство, мешая пациенту ощутить боль, которую он должен прочувствовать и пережить для того, чтобы в конце концов преодолеть ее. Такое отношение удерживает пациента от ощущения собственного полного одиночества и отсутствия человека, способного его утешить. Такова обычная реальность многих невротиков. Успокоение и утешение со стороны психотерапевта порождает и более мелкое переживание. Таким образом, «благожелательный» врач становится участником вечной борьбы больного. Вместо того, чтобы заставить пациента почувствовать себя одиноким и заброшенным, доктор позволяет ему избегать этого чувства, того чувства, которое является причиной борьбы, и которое — после его переживания и ощущения — прекращает эту борьбу.

Обнимающий пациента врач, скорее всего, неверно понимает свою роль в лечении. Непроизвольно он пытается быть добрым родителем, вместо того, чтобы стать тем, кем он должен быть (врачом). Еще раз повторю, что цель лечения заключается в избавлении больного от борьбы, а не в том, чтобы принимать в ней участие.

Когда врач во время сеанса первичной терапии берет больного за руку или кладет свою руку на голову пациенту, то это означает, что врач хочет, чтобы пациент более интенсивно ощутил какое-то чувство, направленное на родителей. Эти жесты применяют, когда больной чувствует то, что он не получил от своих родителей, и — в полном противоречии с тем, что происходит при контактах больного с «доброжелательным» врачом, — происходит усиление первичной боли.

На взгляд специалиста по первичной психотерапии психоанализ или практика переноса не работают по той причине, что больной, при выполнении этих методик, переносит свои нереальные надежды на врача, вместо того, чтобы прочувствовать полную безнадежность своего положения. Когда же пациент по видимости получает от врача то, в чем он (пациент) якобы нуждается, то безнадежной становится перспектива излечения невроза. Перенося свою реальную потребность в добрых родителях на врача, от которого больной желает получить любовь и уважение, пациент сворачивает на протоптанную дорожку — на дорожку замещающей борьбы.

На мой взгляд, весь опыт современной рутинной психотерапии говорит о том, что после ее сеансов часто происходит усугубление невроза. Пациент обращается за помощью и получает ее в образе понимающего и сочувствующего врача. Даже если больной обсуждает на сеансах свою зависимость, говорит о том, что всю жизнь нуждался в наставлении и руководстве, это чувство извращается оттого, что находится человек, готовый выслушать и помочь. В этом смысле можно сказать, что пациент продолжает лицедействовать, разыгрывая в кабинете врача потребность в помощи, вместо того, чтобы прочувствовать, что никогда не получал помощи от своих родителей. Надежда на помощь вкладывается в психотерапию чисто невротическим путем.

В попытке удовлетворить свою мнимую потребность пациент превращает всех окружающих его людей (включая психотерапевта) в личности, которыми те не являются. Невротик не может позволить людям быть такими, каковы они суть в действительности до тех пор, пока не станет самим собой. Когда же это, наконец, происходит, то у больного прекращается перенос прошлых потребностей в настоящее.

Филипп

Ниже приводится автобиография человека, который испытал сильное одиночество, так как воспитывался в общественных учреждениях. Подобно многим моим пациентам, этот человек, до прохождения первичной терапии, страдал физическим недостатком — небольшой горбатостью. В воспитательных учреждениях его постоянно наказывали за проступки, считали «плохим мальчиком». Позднее он вел беспорядочную половую жизнь, кульминацией которой стал инцест. С любой точки зрения он — очень тяжелый больной. Он был направлен на лечение к психотерапевту–женщине и умудрился склонить ее к сожительству. Пациенту был поставлен диагноз психопатии. Этот случай показывает, что даже самых запущенных и, по видимости, безнадежных пациентов можно излечить с помощью адекватной психотерапии.

Меня зовут Филипп. Сейчас мне тридцать шесть лет. Мне было три года, когда мои родители разошлись, а потом и развелись. Я помню, как из дома уехали мать и сестра. Помню и себя, и то, что я не понимал, что и почему произошло. Мой отец почти сразу женился. Мачеха рассказывала, что я много плакал, рос замкнутым трудным ребенком, избегавшим ласк и прикосновений. Успокоить меня можно было только конфетами и сладостями. Я замкнулся в себе, не допуская внешнего вторжения в мой мир.