Первичный крик

В тот момент, согласно канонам реальной терапии, мои основные потребности были целиком и полностью удовлетворены. Я убеждала себя, что меня любят и родители и муж, хотя в действительности не ощущала ничего, кроме мучительной пустоты. Меня не покидало чувство огромного несчастья. Я думала, точнее, «знала», что я представляю собой определенную ценность, так как у меня есть работа, а мой муж, который был безработным, когда мы начали курс терапии, теперь нашел хорошее место. Мы оба поступали «реалистично, ответственно и честно». Но настоящего счастья и подлинного удовлетворения не было. Мы просто закрыли котлы, в которых бушевала злоба, плотными крышками. Мы закончили сеансы терапии тем, что научились справляться с неприятностями и нормально жить и существовать.

Год спустя я вместе с мужем обратилась за помощью к специалисту по первичной терапии. Этот год запомнился мне бесконечными ссорами, горечью и отчаянием. Несколько раз я пыталась покончить с собой. Терапия реальной ответственности научила меня, как изменить поведение, но я никоим образом не освободилась от источника моих несчастий. Ясно, что лечение просто отодвинуло неизбежное столкновение моего «я» с глубоко угнездившейся болезнью. Сегодня я ощущаю мою старую боль и нахожусь на пути к выздоровлению, а не к временному облегчению.

Теперь мне окончательно ясна разница между двумя этими типами лечения. Проходя реальную терапию, я в течение часа сидения у психотерапевта предавалась интеллектуальным и словесным играм, короче, занималась всякой ерундой; теперь же мое время не ограничено ничем, я могу полностью прочувствовать мою старую боль. Чем сильнее я ее чувствую, тем меньше ее остается. Теперь я понимаю, что мне нужен не совет постороннего, мне нужно ощущение боли, только оно одно способно мне помочь. Данный другим человеком совет заставляет меня приспосабливаться к стандартам поведения, которые накладываются на меня, независимо от того, кто я и что чувствую. Это стандарт невротического общества, и, к сожалению, целью терапии реальности является подгонка внешнего поведения под социальный стандарт; короче, делай то, что «реалистично, ответственно и правильно». Таким образом, по иронии судьбы, терапия реальной ответственности поддерживала мою нереальность, так как я сама поддерживала процесс сохранения нереальности. Напротив, в первичной терапии я сбрасываю с себя слои нереальности, снимаю гладкую маску благополучия, убирая парадный лживый фасад. Я ничего не делаю для того, чтобы «справляться» или «нормально функционировать», я просто срываю с себя нереальную оболочку и становлюсь чувствующим человеческим существом.

Реальная терапия утверждает, что основные потребности какого‑то человека могут быть удовлетворены одним другим человеком или группой людей. При таком подходе я бы на всю жизнь осталась невротиком, так как искала бы того, кого даже теоретически никогда не смогла бы найти, потому что мне была нужна родительская любовь. Первичная терапия сразу берет быка за рога. Только мои родители могли удовлетворить мою детскую потребность. Я больше не жду, что муж восполнит пробел любви, оставленный моим отцом. Когда я выздоровею, то смогу свободно оставить мужа в покое, я смогу любить его как такового, а не как моего суррогатного папу.

На фоне терапии реальности мой невроз только усугубился, потому что суррогатным отцом стал психотерапевт: он был добр, ласков, внимателен. Он слушал меня так, как меня никогда не слушал мой родной отец. Это привело меня к зависи

мости от психотерапевта, я стала опираться на него, а не на саму себя. В таком виде терапия могла продолжаться бесконечно долго без всякой надежды на какой бы то ни было прогресс. Я убеждена, что посылка реальной терапии — то, что пациент, который сможет поверить, что он представляет ценность для психотерапевта, сможет потом перенести убеждение в своей ценности и в другую обстановку, в другое окружение, — неверна и лжива. В первичной терапии я была отчуждена от врача. Я чувствовала только себя, только свое одиночество, и поняла, что истина состоит в том, что обо мне не позаботится никто, кроме меня самой.

Первичная терапия позволила мне лицом к лицу встретиться с причиной моей болезни; первичная терапия не учит меня направить невротическое поведение по иному руслу. Терапия реальности должна была заставить меня откреститься от прошлого, притвориться, что оно несущественно для настоящего и не оставило никаких последствий. Но первичная терапия показывает, что невозможно «забыть» прошлое с помощью простого умственного усилия. Прошлое надо пробудить, вспомнить, и, что самое важное и главное, его надо заново прочувствовать, чтобы освободиться от него и начать жить настоящим. Впервые в жизни у меня появилась надежда, что пустота моей жизни будет, наконец, заполнена, и я смогу сбросить с себя тяжелое одеяло первичной боли».

Трансцендентальная медитация