Первое апреля октября

Заставить себя не думать.

Действовать на инстинктах — инстинкты все сделают за меня…

Я выхватываю нож, отвожу руку чуть назад — небольшой замах…

Но печень… Печень справа, а я не могу ударить туда из положения, в котором нахожусь по отношению к Джилл.

Она не сразу понимает, чт оя там такое достал, чуть прищуривается, пытаясь разглядеть…

Наконец, разглядела.

— Зачем тебе нож? — спрашивает она, приподняв брови.

Не отвечая, делаю шаг к ней и влево. Понимаю, что ударить в нужное место всё равно не получится. Остаётся схватить её за правую руку и потянуть на себя и вправо, поворачивая нужным боком. Одновременно ещё полшага влево, руку с ножом отвожу за бедро.

Она не сопротивляется — не понимает. Её брови поднимаются ещё выше, она удивленно и чуть раздраженно смотрит на меня, как на чокнутого.

Ненавижу этот взгляд, эти брови!

Рука выскальзывает из-за бедра, по дуге снизу-вверх и справа-налево бьет её ножом в бок.

Чуть отклоняюсь, тяну её за руку ещё вправо, чтобы посмотреть, куда я попал. Мне кажется, что промахнулся.

На её рубахе (дорожная, белая, в коричневую звездочку) виден разрез, который на глазах темнеет от проступившей крови…

— Ну что? — спрашивает она. — Опять?

Не отвечая, я падаю на колени, извергая из уже пустого желудка кисло-горькую желчь.

Мне никогда, никогда не убить её!..

Даллас, 2004

«Ненависть ждёт в углу» — пела какая-то из моих тогда любимых групп…

— Куда всё уходит? — произносит Джилл, ковыряя вилкой пережаренный на завтрак омлет.

— Что именно? — неохотно спрашиваю я. Мне не очень хочется разговаривать с ней после вчерашнего.

— Именно — всё, — пожимает она плечами. — Ты, например.

— Я ухожу на работу, — недовольно отвечаю я, отодвигая тарелку с чёрными несъедобными остатками. — Если ты помнишь, я зарабатываю для тебя деньги. И уже опаздываю.

— Да, — кивает она. — Я помню. Ты вернёшься?

— Идиотский вопрос.

— Может быть, нам поехать куда-нибудь? Сменить обстановку?

— Прямо сейчас?

Она усмехается, опускает голову.

— Пит… Ты… Ты ещё любишь меня?

— Всё, — бросаю я от двери. — Я ушёл. Цел ую.

Я не знаю, куда всё уходит. Я не знаю, куда ухожу я. И куда ушла она, я тоже не знаю.

Ненависть ждет в углу. И если по этим углам не проходить хотя бы иногда с метлой, паутина ненависти затянет весь дом.

Даллас, 2004. Я ещё не ненавижу ее. Я её просто не люблю.

Монте-Вильяно, 2007

— Гауска! — радостно произносит кто-то за моей спиной.

Вздрогнув от неожиданности, поворачиваюсь.

На тропе позади нас, в пяти шагах, стоит невесть откуда взявшийся бронзово-загорелый бородатый мужчина. На нём костюм цвета хаки, длинная чёрная борода, кривые ножны на поясе, у груди ладно пристроился висящий на шее потертый автомат.

— Та гауска беран жоа! — произносит он на чёртовом местном наречии и довольно скалится. Зубы у него белые и ядрёные. А может быть, они кажутся такими на фоне чёрной бороды, усов и загорелого лица. И чёрного потёртого автомата.

— Что за чёрт… — произношу я, морщась от вкуса блевотины во рту.

— О! — восклицает абориген, радуясь, кажется, ещё больше, словно я тепло его поприветствовал. — Американо?

— Си, — киваю я, поднимаясь с колен. — Американский подданный. Хотите проблем?

— Аблас эспаньоль, американо? — вопрошает он.

— Си, — отвечает вместо меня Джилл.

Я поворачиваюсь и удивлённо смотрю на неё.

А она улыбается бородатому. Стоит, кокетливо отставив ногу, изогнувшись, подперев бок рукой и улыбается этому чёрту с автоматом.

А у него на голове берет с зелёной ленточкой.

Нас предупреждали, что не стоит лезть далеко в горы, что можно нарваться на мак и— местных революционеров-партизан, противостоящих режиму.

Но как же мы могли не лезть далеко в горы. Ведь мне нужно убить Джилл. Не делать же это на северных склонах, на глазах у целой деревни!

А может быть, сейчас?.. Вдруг этот абориген решит подстрелить нас обоих. Тогда я не успею…

А на тропе, теперь уже впереди, появляется ещё один бородач с автоматом.

— Де беран куар, поске Эстебан? — обращается он к первому.

— Ки, поске Хосе! — радостно показывает тот на нас. — Америкао империалиста.

Джилл, улыбаясь как последняя шлюха, бросает что-то бородачам по-испански.

Тот, что появился вторым, подходит к ней сзади, небрежно берёт ее за ягодицу, бормочет что-то ей на ухо. При этом ствол его автомата упирается ей в спину, под лопатку, и я боюсь, что он нечаянно выстрелит.

А эта стерва не отпрыгивает с визгом, не бьёт его по морде, не матерится! Нет, она стоит и слушает. А по губам её бегает ухмылка.

— Он говорит, — обращается она ко мне через минуту, — что мы должны пойти с ними.

— Должны? — кривлю я губы в усмешке.

— Ты хочешь отказаться от их гостеприимства? — многозначительно произносит она, поднимая брови.

— Я не знал, что ты говоришь по-испански.

Она пожимает плечами.

— Почему ты никогда не говорила мне, что знаешь испанский?

Она снова пожимает плечами и нехотя произносит:

— Сейчас-то какое это имеет значение.

— Ты замечаешь, что едва ли не каждый день преподносишь мне новые сюрпризы?

— Оставь, Пит. Не сейчас.