Первое чудо. Беседы о браке и семье

Не исключено, что на исходе молодости, на той грани, за которой цветок уже безвозвратно превращается в гербарий, дочка влюбится и будет ответно любима. О! Бедный жених. Он тоже носит брюки, он обладает всеми существенными признаками «похотливого животного». «Он пришел забрать мою девочку, мое сокровище!» – будет думать мать. То, что она и возможный зять – враги, дело решенное. Ее мозги желают дочери счастья, но сердце не привыкло подчиняться мозгам и живет самостоятельной жизнью.

Допустим, брак состоялся, а жить негде, кроме как у тещи. Спираль кошмара раскручивается неумолимо. Допустим, родились дети. «Мама будет нянчить. У мамы есть опыт. Мама все знает». Их квартира обречена стать камерой пыток и принудительных психологических экспериментов на долгие годы. Разъезжаться-то с нашими заработками доступно далеко не всем. Точкой приложения усилий станет невинный ребенок. На нем будут отрабатываться разные системы воспитания, ему будут пытаться объяснить, кто его больше любит. Он тоже вырастет калекой, хотя ни в чем не виноват.

Допустим, брак распался. Мужичонка нынче хлипкий пошел. Либо пить начнет. Либо тихонько соберет в чемодан галстуки, носки и бритву и сбежит навсегда в неизвестном направлении. Останутся под одной крышей на долгие годы три человека, часто – внучка, дочка и бабушка. Одна будет ворчать старую песню о мужиках, о том, что она все заранее знала. Вторая… о второй промолчим. А третья будет ненавидеть двух первых и мечтать побыстрее сбежать из дома. Она либо выскочит замуж, как только сможет, либо окунется в одну из субкультур, либо… Бедная девочка. Бедные люди. Бедное человечество.

***

Но есть другие примеры. Мой знакомый, осетин по национальности, женился на русской девушке. Привез ее на «смотрины» к бабушке в село. Старушка встретила внучатую невестку так, будто знала ее и очень долго ждала. «Доченька! Как я рада тебя видеть! Как я давно хотела тебя обнять. Мы так счастливы, что ты пришла в нашу семью. Садись, садись рядом со мной, не стой. Какое счастье!» И она нисколечко не врала. Не было фальши в словах старой женщины. Последующая жизнь доказала искренность первой встречи. Она в тот день сняла с пальца перстень и одела на руку невесте внука, совсем как отец в притче о блудном сыне. Это пример поведения здоровой души, живущей в классической семье. В семье, где женщина – это женщина, мужчина – мужчина, дети – дети. Там есть место греху, страданию, аномалиям. Но мир понятий этих людей тверд и классичен. Когда я говорю, что они живут в мире классической семьи, это означает, что они внутренне, мысленно живут в правильной системе координат. В системе, с некоторых пор напрочь отсутствующей у нас.

***

Мы обращаем свой взгляд на Восток, когда хотим увидеть семью в ее правильном виде – многолюдном, подвижном, иерархичном. Дом пристраивается к дому, этаж громоздится на этаж, чтобы всем быть рядом друг с другом. Несколько поколений живут плечо к плечу не только потому, что так легче прокормиться и выжить. Даже в отсутствие войн и трудных времен это – способ существования. Возможно, это идеальная картинка. Тем более идеальная, что бациллы западного мышления успешно размножаются в мозгах человека любой национальности. Еще в конце XIX века философ К. Леонтьев считал среднего европейца «орудием всемирного разрушения». Жизненные стандарты, индивидуальное самосознание – это начинка троянского коня, подаренного всему миру Европой. Поэтому мы не выуживаем факты из реальности, а рассматриваем идеи. Факты же по вкусу можно подбирать и такие, и сякие. Благо, пестрота мира позволяет подтверждать иллюстрациями любую теорию. Но меня интересует баланс между индивидуальным бытием и коллективом.

***

Свою заповедную, закрытую от чужих глаз зону человеку хочется иметь уже потому, что у человека есть стыд. Ванная комната и уборная – это необходимейшая проза повседневной жизни, даже сплошь состоящей из поэзии. С ужасом вспоминаю уборные в армии, где три-четыре «очка» в полу не были отделены друг от друга никакими перегородками. Солдаты присаживались с сигаретами в зубах и газетами в руках рядом, справляли нужду, переговаривались. «Бойцы вспоминали прошедшие дни и битвы, где жарко рубились они». Интересно, что я пользовался такими «удобствами» без всякой интеллигентской брезгливости, а сейчас вспоминаю об этом с содроганием. Что-то подобное приходилось читать у Ремарка. Униформа, служба, тем паче, война, заставляют человека вести себя с животной простотой – простотой, в принципе, человеку не свойственной. Максимальное отвращение к войне, читая Ремарка, я ощущаю при описании обеда в окопах при неубранных трупах. Или там, где описывается живая очередь солдат, ждущих «любви» с полковыми проститутками перед генеральным наступлением. То есть в тех случаях, когда человеческий организм продолжает «жизнедействовать», а личность уже раздавлена или сильно контужена.