Первое дело Аполлинарии Авиловой

Обернувшись, я увидела толстого Урсуса — нашего учителя латыни и Ивана Карловича, ботаника. Страшный человек, увидев приближающихся учителей, мгновенно исчез. Лев Евгеньевич, то есть Урсус, держал в толстых пальцах сигару и, чуть ли не тыкая ею в меня, продолжал возмущаться:

— Девица! Институтка! Одна на улице! В увеселительном саду! — он говорил и задыхался от негодования. Иван Карлович пытался его остановить, но не тут-то было.

Спасти меня могло только испытанное средство. Я присела глубоко в реверансе и произнесла:

— Pudet haec opprobria nobis, — что означало «мне стыдно, что эти попреки мне услыхать довелось» и, посмотрев ему в глаза, добавила. — Я не одна, Лев Евгеньевич, сейчас подойдет дочь моего опекуна — вот шляпа г-жи Авиловой, и мы отправимся домой.

— Что, Лев Евгеньевич, — засмеялся Иван Карлович, — не вышло у тебя пожурить девушку? Как она тебе ответила? Pudet haec… Каково?

Урсус помотал головой, словно лев гривой.

— Malo cum Platone errare, quam cum aliis recte sentire! — подняв палец назидательно ответил он. — А чтобы ты, Иван, понял мои слова, переведу: «Лучше ошибаться с Платоном, чем судить правильно с другими». Вот как!

Желая польстить ему, я спросила:

— А сколько вы языков знаете, Лев Евгеньевич? Мы в классе спорили, кто говорит — четыре, а кто и все семь.

— Восемь, милая барышня, восемь. Не говорю о французском, немецком и итальянском, которые должен знать каждый образованный человек, помимо латыни и древнегреческого изучал древнееврейский и санскрит. Прелюбопытнейшие языки! У истоков стоящие…

— А что такое санскрит? — спросила я.

— Язык древних индийцев. В предгорьях гималайских на нем говорят, — и, тут же переменив тему, добавил, — А вы, барышня, поосторожнее… Разный сброд здесь ходит.

Урсус, попыхивая сигарой, двинулся дальше. Иван Карлович посмотрел на меня пристально, дотронулся до края шляпы и пошел следом за ним. Все-таки неплохой человек наш Урсус. А умный какой, столько языков знает! Не зря мой опекун приглашает его к нам играть в шахматы. С кем-нибудь Лазарь Петрович не играл бы. Может, мне перестать обожать Ивана Карловича и начать называть «пусей» Льва Евгеньевича? Ой, опять написала! Да что это со мной?

Мне навстречу быстрым шагом шли Полина и штабс-капитан.

— Настя, ты, наверное, совсем замерзла? — спросила меня Полина. — Пойдем скорее, Николай Львович возьмет извозчика. — И, обращаясь к г-ну Сомову, продолжила свой разговор с ним: — Помнишь сбежавшую Любу? Она сейчас в цирке, я говорила с ней.

Мы обогнали учителей, сели на извозчика и через пятнадцать минут были уже дома. Вот так я погуляла.

Заканчиваю писать, Иванушка, пора за экзерсисы.

Отвечай мне.

Твоя сестра Настя.

* * *

Мария Игнатьевна Рамзина — графу Кобринскому, Петербург.

Обращаюсь к тебе, граф, в полной растерянности!

Намедни была у меня Полина. Навестила старую.

Стала я ее расспрашивать: как живет да что с книгой? Как дело продвигается? А она мне:

— Никак не движется. Не будут книгу в свет выпускать. Говорят, что неполные бумаги.

Я удивилась:

— Как так неполные? Потерялись что ли?

Полина объяснила: без личного дневника Авилова ты не хочешь книжку печатать. А она его не дает. Стала я ее увещевать, мол, там у вас в Петербурге не дураки сидят. Понимают люди, что можно печатать, а что и скрыть надобно. Выпишут из дневника нужную им географию, а ее в покое оставят.

Но она ни в какую! Говорит, что в дневнике его личные письма к ней. И то, что он описывает — не для чужого глаза. И еще: муж ее покойный приказал ей этот дневник беречь, так как в нем вся его любовь к ней записана.

Вот я и думаю: зачем эти записки вашему географическому обществу? Пусть их!

Полина мне не чужая, и я очень хочу помочь ей. Прошу тебя, граф, не отбирай у нее этот дневник, издай книжку как есть. Видел бы ты, как она мучается, даже любопытно мне стало, какая такая любовь скрыта в этих страницах. Да и не мудрено, покойник-то на тридцать лет старше нашей Полинушки.

Но она-то как любит, даже удивительно! И то, что про нее злые языки болтают, да завистницы со сплетницами, враки все! Я ведь вижу. Вот и обращаюсь к тебе с просьбой. И не Полина попросила меня словечко за нее замолвить, а я сама прошу: сделай так, чтобы книга вышла, иначе впустую пропадут деяния и плоды трудов Владимира Гавриловича. А он достойным человеком был, не чета нынешним!

На этом заканчиваю. Как запечатаю, Прошка отнесет на почту, и сразу к тебе пошлют. Ты уж ответь мне, не забудь.

Остаюсь вечной твоей должницей,

М. И. Рамзина

* * *

Лазарь Петрович Рамзин — Илье Семеновичу Окулову, Санкт-Петербург.

Здравствуй, Илья!