Первое дело Аполлинарии Авиловой

— Конечно, ваше сиятельство, — невозмутимо кивнула Полина. Мы уже сели вчетвером за небольшой круглый столик, а лакей в черном фраке споро накрывал его. Он умело держал в больших руках по четыре бокала и вполголоса по-французски перечислял названия ликеров. Я отказался, так как не люблю эту сладкую и липкую жижу, а Полина взяла бокал с кюрассао и немного отпила. — Я уже подготовила для вас дневник моего мужа. Как вам будет удобно, приехать к нам с визитом, чему мы с отцом будем рады, или мне завести его вам? Мне бы не хотелось передавать его с посыльным — я слишком дорожу этим наследством моего покойного Владимира Гавриловича.

— Как вам будет удобно, — Кобринский поцеловал Полине руку, — Я готов как приехать к вам, так и лицезреть вас у тетушки, чтобы еще раз насладиться беседой в вашем обществе.

— Не угодно ли сигару? — спросил его Лазарь Петрович.

— Пожалуй, — ответил граф, и собеседники заговорили о судебной реформе.

На меня Кобринский не обращал абсолютно никакого внимания. Словно я был для него пустым местом. Внутри себя я кипел. Он делал моей возлюбленной недвусмысленные предложения. Но Полина время от времени улыбалась мне, всем своим видом приказывая сдерживать себя. Я старался, но у меня выходило плохо.

Лакей принес новый поднос. Мария Игнатьевна решила нас уморить — в меня уже ничего не лезло, я объелся. К нашему столику подошли губернатор и заводчик.

— Хотелось вас спросить, Викентий Григорьевич… — обратился губернатор к графу, но тут лакей поднял серебряную крышку от сырницы, и мы увидели, что на тонко нарезанных сырах лежит записка с криво выведенными на ней буквами «Кобринскому».

— Очень интересно, — пробормотал граф и потянулся за запиской. Прочитав ее, он скомкал лист и обратился к губернатору со словами: — Что вы сказали, Игорь Михайлович?

— Что это, граф? — поинтересовался было губернатор. — Странный способ доставки писем.

— Это не письмо, так… Прошу прощения за чьи-то неумелые шутки. Кому-то захотелось поразвлечься. Давайте лучше распробуем эти великолепные сигары, — Кобринский потянулся к коробке с русскими санями на крышке и надписью «Гавана». — Говорят, прелестные мулатки скручивают сигары на своих бедрах.

— Не может быть! — усмехнулся губернатор.

— Сам читал отчет одного нашего путешественника. Вам же известно, г-н губернатор, где я служу. До меня самые свежие новости доходят быстрее, куда там газетам.

— Вижу, ваше сиятельство, неужели и здесь работаете? — приподнял брови Игорь Михайлович.

— Приходится, — кивнул граф, закуривая гавану. Потом неожиданно обернулся ко мне и злобно прошептал так, чтобы никто другой не слышал:

— Твои проделки, штабс-капитан?

— О чем вы, ваше сиятельство? — удивился я.

Кобринский встал, незаметно поманил меня, и мы прошли в другую комнату.

— Что вы на это скажете, штабс-капитан?

«Убирайся прочь, а то подохнешь», — прочитал я. — Эт-то еще что за гадость? Кто вам ее доставил, ваше сиятельство?

— Она лежала в сырнице под коробкой, — ответил Кобринский. — Хорошо, что я сумел ее немедленно спрятать и отвлечь губернатора.

— Что намереваетесь делать? — спросил я, в душе радуясь, что зта записка отвлекла графа от ухаживаний за моей Полиной.

— Не в службу, а в дружбу, г-н Сомов. Найдите того лакея, что разносил сыры. Надо из него выудить всю правду. Мне не верится, что это он имеет по отношению ко мне столь подлое намерение, скорее всего, он просто передал записку. Нужно узнать кто положил сие письмецо в сырницу, и уж потом поступать по разумению — самим разобраться или к жандармам его. Но только прошу вас, штабс-капитан, деликатно. Деликатно-с!

Меня раздирали противоречивые чувства. Кто мне граф, чтобы бросить все и бежать исполнять его повеления? Но с другой стороны, если эта записка хоть чем-то поможет Полине в ее расследовании, то я окажусь в более выигрышном свете. Аполлинария Лазаревна не преминет поблагодарить меня за помощь, ну а выражать благодарность можно самыми разными способами.

Я подкрутил ус и направился на кухню произвести рекогносцировку.

— Скажи-ка, любезный, — обратился я к одному из лакеев, держащему поднос с пустыми бокалами, — кто на стол господам сыры подавал?

— Сыры? — он задумался на мгновение. — Филимон подавал.

— Который из вас Филимон?

— Вон стоит с полотенцем, тарелки протирает.

Неслышно подойдя сзади к Филимону, усердно натиравшем тарелки, я решил брать быка за рога.

— Ах, каналья, чего надумал! Записки его сиятельству писать с хулой и угрозами!

У лакея из рук выпала тарелка и со звоном разбилась на мелкие кусочки.

— В-ваше благородие, помилуйте, о чем вы? Я не понимаю…

— Не понимаешь, говоришь? Кто подсунул в сырницу угрожающую записку для графа? Ты сейчас все мне расскажешь! — наседал я на испуганного парня.

— Ваше благородие, я ни в чем не виноват, — пятился лакей, и его лицо стало бледнее фрачной манишки, — мне что дали, я и принес. Внутрь не заглядывал. Сказали сыры, я подал сыры. Зачем мне внутрь смотреть? Для этого шеф-повар есть. Он нарезает и камамбер, и рошфор, а мы носим. Отпустите меня, ваше благородие, Христом Богом умоляю, не виноват я!