Первое Дерево

Ковенант замолчал, давая ей время обдумать его слова. А отсюда вытекало, что свои надежды Лорд Фоул связывает с ней. И что ответственность за спасение Земли лежит и на ней, пусть даже она этого пока не осознает. Что ею тоже манипулируют. Ты избрана для особого осквернения.

На секунду осознание ледяной дрожью пробежало по телу Линден, и даже солнце, бьющее в иллюминатор, не могло ее согреть. Но Ковенант заговорил снова, как бы отвечая на ее опасения:

— Но есть и еще кое-что. Есть надежда. Я уже говорил тебе, что до этого я бывал в Стране трижды. Но на деле получается, что четырежды. Три раза у меня не было никакого выбора. Я переносился независимо от того, хочу я этого или нет. А после первого же раза я этого очень не хотел. Но самым худшим было мое третье посещение. Я бродил в лесу неподалеку от Небесной фермы и встретил девочку, которую хотела укусить гадюка. Я попытался спасти ребенка, но не успел, потому что уже в следующий момент перенесся в Ревелстоун, где Морэм как раз заканчивал ритуал вызова. Я отказал ему. Девочка была частью реального мира, и змеиный укус мог оказаться смертельным. Для меня это было важнее всего на свете, что бы там ни творилось в Стране. И когда я объяснил Морэму, в чем дело, он отпустил меня. — Плечи Ковенанта дрогнули. Морэм. - Я вернулся в лес, когда было уже поздно: змея успела атаковать. Я попытался отсосать яд, сколько мог, а затем отнес ребенка к родителям. И тут же начался четвертый вызов. И я принял его. Я имел право выбора и выбрал сам. В тот момент я уже ничего не хотел, кроме как расправиться с Лордом Фоулом.

Он говорил, не отрывая от Линден горящего взгляда, и та читала в его глазах всю горечь сомнений, все мучительные вопросы, оставшиеся без ответа.

— Но разве, отказав Морэму, я продал себя тем самым Презирающему? Или Создателю, приняв четвертый вызов? Не знаю. Я считаю, что ни один человек не может стать инструментом без его воли на то. Его можно разрушить. Можно согнуть или сломать. Но если я делаю что-то в угоду Фоулу, это означает лишь, что я в чем-то ошибся: пошел не по той дороге, чего-то недопонял, поддался на провокации своего внутреннего Презирающего, утратил мужество или научился находить в разрушении радость… — Каждое его слово звучало как обвинение. — Но ведь это вовсе не означает, что ты — орудие в чьих-то руках.

— Ковенант. — Линден придвинулась к самому краю гамака. Сейчас она вновь видела его таким, когда он в первый раз поразил ее воображение: сильным и целеустремленным, околдовавшим ее своим отношением к одержимой Джоан; заворожившим нежностью, с которой нес свою измученную жену к месту выкупа; сверкающим в ореоле яростного пламени, когда спас ее из Ревелстоуна; тем, кто зажег искупительную каамору для Мертвых Коеркри. Она тихо позвала его, словно наслаждаясь вкусом его имени. И затем открыла ему свой последний секрет, последнее, что до сих пор подсознательно удерживала от него в тайне. — Я тебе не рассказывала всего, что сказал мне тогда тот старик. Да, он говорил мне: «Будь честной». Но это не все. — Несмотря на то что с того дня миновало много времени и событий, его слова впечатались в ее мозг. — Он сказал еще: «Не бойся, доченька. Ты не обманешь надежд, хоть он и будет нападать на тебя». — И, твердо глядя в глаза Ковенанту, она добавила: — И еще он сказал: «Есть еще в мире любовь!»

Он замер, пораженный ее словами. Уголки его угрюмо сжатых губ дрогнули в кривой улыбке, а глаза засветились болью. Воздев к Линден свою увечную руку, он почти выкрикнул:

— И ты способна в это верить? Я привык считать себя импотентом. У меня проказа.

Вместо ответа она села в гамаке и спустила ноги на ступеньки лесенки. Затем взяла его за руку, и он привлек ее к себе в столб яркого солнечного света.

Позже они вдвоем поднялись на палубу. Их одежда еще не просохла, поэтому они обрядились в туники из грубой шерсти, которые один из Великанов сшил из своего старого плаща.

Несмотря на величину, туники были очень теплыми и удобными. Ковенант и Линден шли босиком, словно хотели окончательно сдружиться с камнем, из которого был построен корабль. Ивсе же Линден видела, что Ковенанта не оставляет тревога.

Поднявшись на корму, Линден вдруг обнаружила, что сама сияет, как девица на выданье, и попыталась взять себя в руки, но не смогла стереть со своих щек предательского румянца, порожденного весенним бурлением крови. Ей казалось, что каждый встретившийся Великан, все понимая, смотрит на них с тайной усмешкой и осуждением. А Красавчик — тот вообще расплылся так, что даже вдруг похорошел. Глаза Хоннинскрю из-под щетинистых бровей так и лучились, а борода топорщилась самым что ни на есть заговорщическим образом. Якорь-мастер на время сменил обычное меланхолическое выражение лица на теплую искреннюю улыбку, хотя и немного печальную — улыбку человека, который потерял свою любимую так давно, что уже не испытывает зависти к чужому счастью. Даже Яростный Шторм при виде их не сдержала довольной ухмылки. А в обычно суровых глазах Первой запрыгали задорные чертики.