Первое дипломатическое поручение

Глаза всех членов свиты восторженно сияли, с явным расчетом, что граф заметит наиболее ретивых патриотов.

- Приношу извинения, exzellenz, но если подобное родство существует, то, очевидно, оно очень отдаленное. Лично я узнал о такой версии здесь, в Константинополе.

Возмущенные и даже испуганные взгляды свиты. Затем раздраженный голос посла:

- Это неважно. Можно не знать, но нужно чувствовать! Если в вас есть хоть капля крови Биберштейнов, она заговорит в нужный момент. А раз вы узнали, то это должно переполнить вас гордостью и, кроме того, заставить думать о своем будущем. Или вы вовсе отвергаете бремя рыцарства, возложенное на нас историей и предками?

- Никак нет, exzellenz. Но только я считаю, что в наши дни каждый офицер должен быть рыцарем и нести бремя своей чести и воинского долга.

- Отлично сказано!.. Вот в этих словах чувствуется Биберштейн! Вы преуспеете, если будете прислушиваться к голосу крови.

Вздохи облегчения. Улыбки. Разрядка общего напряжения.

- Однако офицер офицеру рознь. Так же как рыцарь - рыцарю. Вот вы, например. Что подсказывает вам кровь рыцаря?

- Она... она не подсказывает, а громко и неотступно твердит мне, что раз я, как офицер, дал присягу, то никогда не должен ей изменить, а оставаться верным ей во всем, всегда! До последней капли крови, независимо от того, какого бы рода эта кровь ни была!

Как-то неожиданно получилось, что Немитц слишком приподнято, звенящим голосом произнес эту тираду, вкладывая в нее всю силу своего искреннего убеждения. Но, заканчивая ее, он осекся, чуть не прикусив язык, так как сияние померкло, и перед ним уже не было ни звезд, ни орденов, ни напряженного старого лица с острыми глазами, а виднелась лишь спина сановника, внезапно развернувшегося на каблуках. Больше того, эта спина удалялась, так же как удалялся и камергерский ключ, подвешенный ниже спины.

Наступила мертвая пауза.

Круг распался. Старшая часть свиты бросилась догонять посла, а другая часть, младшая, панически растворилась в толпе с явным расчетом сделать вид, будто ее здесь вообще не было. Она не должна была видеть и слышать происшедшего. И она не видела и не слышала ничего. Только смятенный дух и учащенное биение сердца выдавали тех, которые сейчас раскаивались в том, что упорно лезли на глаза exzellenz'a.

Немитц стоял как вкопанный. Зрительная память, как фотоаппарат, зафиксировала злые, возмущенные и растерянные физиономии.

Что же случилось? Ведь он не сказал ничего обидного?!

Неизвестно откуда появившийся Щербачев твердо взял мичмана под локоть, увлек его какими-то коридорами к боковому выходу и, усадив в карету, привез в посольство. В пути не было сказано ни слова. Когда же они проходили от ворот резиденции к домику, где помещались агенты, первый советник сказал бесцветным голосом:

- Прошу вас не выходить из своей комнаты, пока не получите дальнейших указаний...

Наконец он у себя.

Бросившись на тахту, Немитц решил более обстоятельно пересмотреть свое поведение за все дни пребывания в Константинополе, - он понимал, что объяснение с Зиновьевым неминуемо.

Но обилие впечатлений, реакция от напряжения и жара сделали свое дело мичман не заметил как уснул. Когда же открыл глаза, почувствовал в комнате присутствие постороннего человека.

Над ним стоял капитан-лейтенант Щеглов, который подчеркнуто-официально сказал:

- Прошу вас одеться и следовать за мной на канонерскую лодку "Донец". Катер ждет.

В полной тишине они отвалили от грязной городской пристани и подошли к стационеру. На борт поднялся только мичман, а капитан-лейтенант, немного смущенный своей ролью, передал пакет вахтенному начальнику, после чего повернул к берегу.

4

Мичман сидел под полотняным тентом, ласкаемый легким бризом. Вот уже шестые сутки как он "арестован при каюте", к злорадному удовольствию скучающих офицеров сонной канонерской лодки, и ничего не знает о том, что делается на берегу. Хорошо еще, что командир разрешает ему валяться с книгой наверху, под кормовым тентом, когда корабль накаляется от щедрого босфорского солнца.

Немитца терзала неясность конца всей этой истории.

Ни одного письма или записки!

Но главной причиной терзаний было другое. Еще молодой, но достаточно умный, образованный и наблюдательный, мичман не мог себе простить того, что его обошли, обкрутили, оболванили, как несмышленого ребенка.

Как он не понял сразу, что в другом месте и в другое время немецкий майор, пруссак до мозга костей, военный агент, друг германского императора, представивший проекты обороны Проливов (обороны от русских!), никогда первым не подал бы руки русскому мичману, особенно нетитулованному. А между тем майор хлопал его по плечу, предлагал пить на брудершафт, приглашал в тевтонский клуб, неоднократно таскал в аристократический яхт-клуб на интимные вечеринки и афишировал эту неожиданную дружбу под видом симпатии к родственнику своего посла Маршалла.