Первое имя

Из столовой доносились унылые гаммы, и Пане стало беспокойно, тяжело.

— Не думай, что я такой же зайчонка, как ты, — сказал он. — Я на сбор все равно пойду, пускай ругают. Меня за меня не будут ругать, потому что я занимаюсь по-новому и пятерку уже получил. А меня за тебя ругать будут. Это ты меня подвел, радуйся!

— И никто тебя не просит за меня… подводиться, — пробормотал Вадик, которому все же стало совестно, но тут же он взял себя в руки и фыркнул: — Подумаешь, из-за одной двойки ослом называют, из кружков исключают… Ничего, я назло всем такой домашний дрессированный зоокабинет устрою, что лучше школьного будет… Монька, делай алле-оп!

— Остолоп! — в рифму сказал Паня и ушел.

Он честно спешил в школу, даже запыхался, но в душе обрадовался, когда увидел, что участники сбора уже разошлись.

Дома он с большим трудом принудил себя сесть за учебники. Все время донимал соблазн: «Брось, ведь завтра воскресенье. Сбегай лучше к Самохиным и разузнай, что о тебе говорили на сборе». Но возмутилось самолюбие: «Чего это я, Федьки боюсь? Удивительно!» Так-то так, но медленно, туго подвигалась работа, казалось даже, что память сразу ослабела и стала совсем дырявой.

Постучали в окно.

Уже смеркалось, и Паня не сразу разглядел Федю Полукрюкова, стоявшего на тротуаре.

— Сейчас! — крикнул Паня в форточку, выбежал на улицу и неуверенно предложил Феде: — Зайди…

— Некогда, в библиотеку нужно… Уроки делаешь?

— А то как же…

— Не сдавай, Пань! Все наши ребята решили учиться по-новому, а с понедельника мы начнем друг друга проверять и помогать. — Он перешел к главной цели своего посещения: — Знаешь, ребята меня звеньевым выбрали, и есть к тебе дело. Завтра начнется набор рабочих на строительство, и пионеры будут в почетном карауле стоять. Приходи завтра к рудоуправлению в девять часов, понимаешь?

— И Вадика позвать?

— Нет, не надо. Ребята не хотят, чтобы Колмогоров был в карауле, не годится двоечника в такой караул брать.

— Тогда и меня не надо, — заупрямился Паня. — Ты слышал, как Егорша сегодня кричал, будто Вадька из-за меня двойку получил? И ты тоже, наверно, сегодня меня на сборе ругал.

Ему показалось, что Федя медлит с ответом, и он проговорил с вызовом:

— Ну что, совесть не позволяет сказать: ругал ты меня, да?

— Че-го? — протянул Федя. — Кому совесть не позволяет? Разве я тайком тебя ругал? Я при всех… Только я тебя не за то ругал, что Колмогоров двойку получил. Он сам виноват, и нечего ему спускать.

— А за что? За что ты меня ругал, ну?

— За то, что ты плохой товарищ и до звена тебе дела нет. Вот за что… Из-за тебя у нас поражение получилось. Мог ты вчера проверить Колмогорова? Мог, а не проверил. Правда? Хорошему ты его не учишь, а плохому он сам у тебя научился. Хвастается, спорит…

У Пани в глазах потемнело.

— Спасибо тебе, честно ты поступаешь! — деланно рассмеялся он. — Лезешь в друзья, а сам напакостил мне перед Николаем Павловичем. Сам говоришь, что за Вадькину двойку я не виноват, так ты все другое припомнил… А самозванцем меня не назвал?.. От такого ждать можно… Вместо того чтобы товарища защищать…

В сумерках он не мог разглядеть выражения Фединого лица, но вздрогнул, когда Федя шагнул к нему.

— Ты знаешь что? Ты лучше молчи, слышишь!.. А то плохо тебе будет… — глухо и хрипло сказал Федя.

— Чего ты грозишь? — вырвалось у Пани. — Думаешь, я испугался? Идем, если так, хоть сейчас на поле кулаками драться, руками друг за друга не хвататься. Не испугались тебя!

Несколько секунд Федя стоял неподвижно, и Паня почувствовал, что противник борется с сильным искушением. Почувствовал и запоздалый страх: сейчас его необдуманный вызов будет принят, и тогда…

Нет, Федя повернулся, сделал несколько медленных, нерешительных шагов вниз по улице и остановился:

— Значит, правду говорить нельзя?

Не получив ответа, Федя с усмешкой сказал:

— Генка хочет, чтобы я тебе ничего не прощал, а ты хочешь, чтобы я тебе все прощал да еще защищал бы тебя, да? Умные вы оба, только дураки все-таки. Не будет по-вашему!

Снова наступило молчание.

Теперь Пане стало тяжело, тоскливо при мысли, что сейчас Федя уйдет и ссора закрепится.

Федя не ушел.

Он снова возле Пани, он протягивает ему руку:

— До завтра, Пестов! Ну, давай лапу, чудак-чудакович!

Он берет руку Пани, поворачивает ладонью вверх и дает такого хлопка, что по всей руке до плеча бегут огненные мурашки.

И уходит…

Вернулся Паня за письменный стол, освободил из заточения оловянную юлу и запустил ее на странице учебника.

В рудоуправлении

Площадь Труда стала праздничной.

От рудоуправления до Дворца культуры протянулись гирлянды хвои и кумачовое полотнище с золотыми буквами: «Дадим больше металла мирному строительству!» А возле подъезда рудоуправления появился громадный щит с проектом рудничной новостройки. Пунктирная линия, в которой вместо черточек были изображения вагонов и паровозов, шла из второго карьера через Крутой холм и долину реки Потеряйки к сортировочной станции.