Первое лето

То, что Фрося, с одной стороны, чего-то недоговаривала, а с другой — переговаривала, то есть привирала, было ясно всем. Но ее слова, будто Федька, которого она упорно называла Ерофеем Павловичем, подался в сторону станции, казались вполне правдоподобными. Напрямую до самой границы опять непроходимая тайга, не зная дороги, в ней легко заплутаться. Да и далековато все же. А станция — вот она, почти рядом, по здешним понятиям.

Возникло только одно сомнение: если Федька так уж рвется на станцию, зачем ему надо было давать такой крюк? Ведь напрямую от того места, где он повстречался с геологами, куда ближе.

— Ложитесь, мужики, отдыхайте, я пойду с бабами побалакаю, — сказала Евдокия Андреевна, убирая со стола.

— Это ты насчет чего? — подозрительно глянул на нее дядя Коля.

— Да мало ли насчет чего? Делов у нас хватает, — неопределенно ответила хозяйка.

Она набросила на плечи теплый платок и вышла. Мы стали укладываться спать. Дяде Коле уступили кровать с пуховыми перинами. Серега, Димка и я постелили себе прямо на полу, между столом и кроватью. Накрылись, опять же, Серега — одеялом, Димка — плащом, я — своим пальтишком.

— И есть же люди, которые каждый день спят на подушках и укрываются одеялами! — зевнул Серега.

И тут, именно в этот момент, мы впервые увидели старуху, свекровь Евдокии Андреевны. Она высохла, согнулась крючком, но семенила еще довольно уверенно и скоро. Прошла через горницу на кухню, погремела там посудой, — наверное, ужинала накоротке, — и снова просеменила к себе в боковушку.

— Счастливый человек! — заговорил Серега, переходя на философский тон.

— Почему счастливый?

— Как же, родилась в тайге, прожила всю жизнь в тайге и умрет в тайге, не имея понятия о том, что где-то есть другой мир, всякие там города, железные дороги, самолеты и прочие трали-вали.

Стукнула дверь. В избе было темным-темно, но по шагам, по шороху юбки мы догадались, что воротилась хозяйка.

— Ну как? Что выходила? — вскочил на перинах дядя Коля.

— Ваш Федька, видать, серьезный мужик!

— А ты не Федьку ли ходила ловить?

— Рада бы, да он себе на уме. Спрашиваю одну, другую…

— И что говорят?

— А ничего, разузнала кое-что…

— Что разузнала? Выкладывай, раз начала.

— А то, что можете спать, не бояться, — сказала Евдокия Андреевна, проходя через горницу в боковушку, к свекрови. — Удрал ваш Федька. Пока вы лежали связанные по рукам и ногам, он уже верст десять отмахал.

Димка горько вздохнул, накрылся плащом до подбородка и отвернулся. Мне тоже стало жалко и обидно. Теперь Федьку не догонишь, на это и рассчитывать нечего.

Первым уснул Серега. Сказалась привычка спать где придется, — в избе ли, в палатке или под открытым небом, все равно. Потом, слышу, начал похрапывать и дядя Коля. Похрапит-похрапит и перестанет. Когда уснул Димка, я не слыхал. Я уснул последним, уснул с мыслью об отце, от которого давно не было писем, о матери, которая сейчас, конечно, переживает и за отца, и за меня, единственного сына. Я перебирал в уме всякие подробности нашей мирной жизни, пока они не растворились в призрачной дымке полусна-полуяви и не пропали совсем.

Рано утром я вышел на крыльцо и первым делом подумал, что скоро увижу своих. Нам уже ничего не оставалось, как следом за Федькой двигаться на станцию.

Наверное, эта мысль была на уме и у дяди Коли. Выйдя во двор вместе с Евдокией Андреевной, которая побывала где-то, воротилась, накормила нас завтраком и снова собралась куда-то по своим делам, он спросил:

— Так, значит, эта дорога?

— Дорога здесь одна, других нету, — как вчера Фрося, сказала председательша. Она постояла, будто раздумывая, и тише добавила: — Поживите у нас немного. Вчера Фрося путала-путала и совсем вас запутала. А мне почему-то сдается, что никуда он покамест не пойдет, этот беглый, затаится где-нибудь на заимке. Он хитер, правда, а вы будьте еще хитрее.

Дядя Коля стоял, переминаясь с ноги на ногу. В словах Евдокии Андреевны был здравый смысл. Во всяком случае, вполне могло быть, что Федька затаился где-нибудь и пережидает.

— А где у вас здесь заимки?

Евдокия Андреевна только руками развела:

— А кругом заимки. Где мужики косили сено и били орехи, куда зимой ходили промышлять зверя — везде ставили заимки.

Вышли на крыльцо Серега и Димка, оба отдохнувшие, довольные.

— Что за военный совет в Филях? — спросил Серега.

— Вот гадаем, как быть, что делать, — ответил дядя Коля.

— А что гадать? Плакало ваше золото. Надо, мужики, подаваться прямым ходом на станцию. «Выдали даме на станции четыре зеленых квитанции…» Читали стишок?

— Далеко он не мог уйти, — уныло протянул дядя Коля.

— Опять двадцать пять. Пока мы вчера распивали чаи да дули на синяки и шишки, он себе шел да шел без оглядки.

Нам сказать было нечего. Поимка Федьки казалась нам совсем безнадежным делом. Если тот подался на станцию, то теперь уже далеко — не догонишь. При этом варианте одна надежда: там, на станции, милиция, предупрежденная Александром Николаевичем, не даст маху. А на заимке… Но — попробуйте угадать, на какой он заимке. Их здесь не одна и не две.