Первое правило королевы

— Проходите.

Любовь Ивановна пропустила ее в квартиру, бесшумно прикрыла дверь, защелкнула все замки.

— Туда проходите.

Свет горел только в прихожей, а дальше было темно, словно здесь экономили электричество.

— Куда?..

— Прямо и направо.

Раздеться вдова не предложила. И вообще — все было странно, очень странно.

Потерпи, сказала себе Инна. Ты сейчас все узнаешь.

Прямо и направо оказалась кухня, неуютная, огромная, каменная. Наверное, когда-то здесь была людская или что-то в этом роде, потому что единственное окно было маленьким, почти слепым, и боковая стена образовала неудобный угол, выпирающий почти на середину, а за углом кухня как ни в чем не бывало продолжалась дальше.

— Ну вот. Здесь мы с вами можем… поговорить. Садитесь.

Инна даже не сразу поняла, куда она может сесть, а потом за выступом обнаружились стол и три стула. Инна выдвинула один.

Любовь Ивановна ходила за выступом, будто хлопотала по хозяйству, потому что звенела посуда и что-то грохало. Время от времени она появлялась у Инны перед глазами и снова пропадала.

— Вам чай? Или кофе?

Инне не хотелось ни того ни другого, ей хотелось побыстрее вырваться отсюда, как из каземата, добраться до Осипа и уехать домой, но она сказала: кофе.

Ладно. Дырка в желудке уже есть, одна чашка кофе, наверное, не слишком ее увеличит.

— Инночка, — из-за выступа проговорила Любовь Ивановна, — Толя… не стрелял в себя. Его убили.

Инна Селиверстова провела на «государевой службе» последние несколько лет. Ее зоркости и меткости мог бы позавидовать ястреб, высматривающий добычу. С самого начала она была убеждена, что Мухин «не стрелял в себя», что стрелял в него кто-то другой, но теперь, когда об этом сказала его вдова, следовало соблюдать предельную осторожность.

— Любовь Ивановна, — начала Инна, старательно подбирая слова. — Вам сейчас трудно, конечно. Но Анатолий Васильевич…

— Анатолий Васильевич не мог… застрелиться. Это просто невозможно. Я-то знаю.

Скорее всего, так оно и было. Скорее всего она действительно знала.

— Идет следствие, — еще осторожней произнесла Инна, — наверное, будет понятней, когда они разберутся.

— В чем они могут разобраться!.. — Любовь Ивановна поставила перед ней чашку. Чашка была коричневая, глиняная, с застарелыми потеками на боку. Сын Митя, ясное дело, аккуратностью не отличался.

Пола шубы сползла с колена, и Инна осторожно подобрала ее.

Любовь Ивановна вновь вынырнула из-за угла и быстро приткнулась на стул, как будто заставила себя сесть, перестать метаться. В руках у нее была салфетка, которую она скручивала в жгут.

— Пейте! — с досадой предложила вдова. — Что же вы!

— А… где ваш сын?..

— У Кати в гостинице. Она должна была увезти его с дачи. Господи, что теперь с нами будет!..

Она отпустила свой жгут и взялась за щеки.

— Ведь я просила его, я ему говорила, ради детей! Но он никогда меня не слушал, никогда! С самой молодости! Я говорила — брось, хватит! Ты всю жизнь на работе, смотри, что с сыном сделалось, а он… он…

Она не заплакала, сдержалась и опять взялась за свой жгут.

Инна сидела, затаившись. Злобный енисейский ветер бросался снегом, гремел железом на крыше, из незаклеенного окна сильно дуло в бок.

Зачем она меня позвала? У нее нет подруги? Не с кем поделиться? Но почему со мной?! И почему здесь?

Любовь Ивановна еще посидела молча, со старательным вниманием скручивая свой жгут. Концы все никак не давались, вырывались из пухлых пальцев. Инна смотрела в свою чашку, только время от времени искоса поглядывала на хозяйку.

— Я завтра улетаю, — вдруг объявила Любовь Ивановна, — я должна все отдать вам сегодня.

Инна опешила.

— Куда… улетаете?

— Куда — не спрашивают, — поправила вдова. — Примета плохая. Спрашивают — далеко ли.

— Вы… далеко?

— С Катей. В Петербург. Утренним рейсом. Что же вы не пьете? Остынет.

Инна быстро хлебнула. Кофе был слабый, невкусный.

— Я должна все отдать вам сейчас. Где же это… — Любовь Ивановна взялась за лоб. — Да, я забыла… Нет, я не могла забыть.

И она быстро вышла из кухни, пропала за темным поворотом коридора, словно не было ее.

Инна перевела дыхание, вытерла о юбку повлажневшую ладонь и огляделась. Все в этой кухне носило отпечаток запустения. Инна провела рукой по стенке серванта, посмотрела и поморщилась.

Нет, пожалуй, не запустения, решила она. Казалось, весь этот дом некоторое время пробыл под водой, и следы высохшего ила так и остались на мебели и стенах.

Батарея пустых бутылок у стены — длинногорлых, зеленых, с замысловатыми наклейками вперемешку с местной «паленой» водкой. Очевидно, незамысловатые денег хватало не всегда, хоть и губернаторский сын. Или терпения не было искать. На полках разномастные стаканы — пластмассовые, граненые и фужеры на ножках, остатки былой роскоши. Щербатая раковина, кран замотан темной тряпкой — течет, наверное. А кухонный гарнитур — итальянский, натурального дерева, добротно и любовно сработанный.