Первое правило королевы

Нужно сыграть так, чтобы никто ни о чем не догадался. Осип не проболтается никогда и ни за что. Катя… Катя вряд ли сможет что-то доказать, но зато вполне сможет втянуть Инну в долгие и неприятные разборки с прокуратурой и следственными органами.

Ах, как некстати, как это чертовски некстати!..

И, самое главное, она уже никогда и ничего не сможет изменить, потому что все уже случилось, и бессмысленно теперь хныкать и жаловаться неизвестно кому — почему случилось именно с ней!

Впрочем, подумала Инна с холодной насмешкой над собой, собравшейся страдать, покойному губернатору и его жене пришлось еще хуже.

Гораздо, гораздо хуже.

— Давай к дому, Осип Савельич.

— Да уж давно к дому едем. Не скажешь мне, что случилось-то, Инна Васильна?

— Нет.

— Ни слова, ни полслова?

— Нисколько не скажу. Ты только завтра… будь поаккуратней в разговорах.

— Я и так.

— Знаю.

Машина летела теперь вдоль забора, вот и будочка с охранником — проходная, а за ней — охраняемая территория.

Кажется, сегодня вечером Инна отдала бы все, что угодно, лишь бы территория была не просто охраняемая, а бронированная, как корпус подводной лодки.

— Проводить тебя, Инна Васильна?

Это было бы малодушием и уступкой собственной трусости, и она не могла этого допустить.

— Не надо меня провожать, Осип Савельич! Что я тебе, десятиклассница, что ли!..

— Мало ли.

— Ничего не «мало ли»! — строго сказала Инна. — На нашей территории никаких «мало ли» не бывает, сам знаешь!

Себя она успокаивала, а не его, и они оба отлично это понимали.

— Завтра приезжай к половине девятого. Мне к девяти в администрацию.

— Добро.

Она выбралась из машины, выволокла свои газеты, дошла до темного крылечка, зажгла свет. Подвесной фонарь качался на цепи, свет метался по крыльцу и дорожке. Осип все не уезжал, и Инна вдруг рассердилась.

Решительно распахнула дверь и махнула ему рукой — уезжай!

Он не уехал. Он вообще все делал так, как считал нужным, а ее не слушал.

Из холодного тамбура, который Осип называл почему-то сенями, она открыла вторую дверь — в теплое и чистое нутро «казенного дома», который в данный момент был ее жильем.

Вспыхнул свет.

Кошка Джина, позевывая, сидела в кресле — видно, спала, и Инна ее разбудила. Тоника не было видно. Должно быть, ушел с досады наверх и залез в ее гардеробную, на вещи. Досада оттого, что давеча не удалось поваляться на шубе.

— Привет, — сказала Инна кошке Джине. Та дернула ушами и отвернулась, не захотела здороваться, тоже, должно быть, из-за шубы.

Что-то академик Павлов намудрил с условными и безусловными рефлексами, подумала Инна вяло. Про академиковых котов ничего не было известно, а про своих она знала совершенно точно — они так же разумны, как и она сама.

Может быть, немного по-другому, но совершенно точно разумны, и их поведение к рефлексам не имеет ровным счетом никакого отношения.

А может, у этого самого академика никогда не было кота? Или собаки? Может, он только в теории был силен? Впрочем, какую-то бедолагу собаку он, кажется, приручил и приучил — желудочный сок у нее выцелялся по свистку, данному академиком, или что-то в этом роде.

Наверное, пес хотел ему услужить, только и всего. Наверное, хотел, чтобы академик был доволен. Мечтал, что он его летом на травку поведет в мячик играть и палку кидать, и за эту палку с мячиком, за летний луг, за прогулку с хозяином готов был что угодно демонстрировать, любые «условные рефлексы».

Чувствуя, что сейчас непременно зарыдает от жалости к собаке Павлова, Инна почесала Джину за ушами и погладила по голове, как какую-нибудь круглую сироту. Джина посмотрела настороженно — что это за нежности не к месту? Я сама выбираю время, когда хочу ласкаться, и тереться головой, и мурлыкать нежно, а ты, пожалуйста, знай свое место.

Инна отнесла газеты в кабинет и с наслаждением разулась — от каблуков ноги совсем свело. От каблуков и от страха. Неизвестно, от чего больше.

Теперь кофе, апельсин и ванну, очень полную и очень горячую ванну.

Кажется, когда-то она тоже мечтала о ванне, и потом забыла о ней, и плакала, и занималась любовью с чужим человеком — до звона в ушах.

Газеты разлетелись по столу в кабинете, и, каждый раз проходя мимо, Инна взглядывала на них.

Апельсина не было.

Ей так хотелось апельсина — именно апельсина, с его острым вкусом, новогодним запахом, толстой солнечной шкуркой, а теперь оказалось, что его нет, нечем себя утешить!

Она всегда мало заботилась о еде — только когда муж был рядом и требовал повышенного внимания, был капризен, непостоянен, противоречив — сегодня желал котлет, а завтра непременно гуляш, послезавтра курник, а потом еще что-то такое и эдакое. И она готовила, старалась, стелила салфетку, выкладывала серебряные приборы, минеральная вода лилась в чистые стаканы — шипящая и холодная, как в рекламе. «Вчерашнее» за ужин не могло сойти ни при каких обстоятельствах, только свежее, с огня, и она кидалась к этому самому огню, когда бы и откуда бы ни приезжала, а теперь у нее даже апельсина нет, чтобы заесть все сегодняшние страхи!