Первое прощание

Первый раз мы встретились в 1988 году, в день за моим днем рождения – 28 августа. Я увидела его и спросила:

– Волк, что-то случилось. Все стали вдруг тихими, другими. Ты не знаешь, что случилось, Волк?

– Знаю, – ответил он. – Один летчик разбился. И больше не вернется сюда.

– Никогда?

– Сложно сказать. Кошки вот находят дорогу к дому, даже если заблудились далеко-далеко. А про умерших людей не слышал.

– Значит, он умер? – не унималась я. – И что это значит?

– Ничего особенного, – сказал Волк. – Просто вы его здесь больше не увидите.

– А кто-то не здесь увидит?

– Думаю, да.

Волк был очень умным. Он все понимал, обо всем догадывался. Я, конечно, тоже все знала, но он как будто знал первый.

– Ты быстро привыкла к самолетам? К этому шуму? – спросил Волк в нашу первую встречу.

– Я не знаю, как это – привыкнуть. Я тут родилась и еще не жила без них. Это, наверное, скучно, когда некого провожать и встречать. Самолеты существуют для того, чтобы их провожали и встречали.

Он бы очень хотел прийти ко мне домой – посмотреть на самолеты из окна. Они стояли – серые, холодные, похожие на животных, которые ждали еды. По аэродрому тянулась бетонная полоса, и то и дело какое-нибудь из этих животных медленно выползало на нее, рычало и поднималось, и пряталось в облаках.

Но как можно привести домой Волка? Родителям бы это совсем не понравилось. Они про него ничего не знали. Волк был моей тайной. Мы встречались у березы – чуть выше меня – и долго-долго разговаривали. Такого собеседника у меня больше никогда не было. Он задавал странные вопросы. Если спросить что-нибудь похожее у взрослых, они никогда не ответят. Или даже посмотрят с неодобрением.

Так что мы с Волком разглядывали самолеты не из окна, а с земли, наблюдали, как они набирают высоту. Но больше всего мы любили сидеть на берегу реки. Ее звали Печенга, и она не была спокойной. Ее скорость и быстрые прыгучие рыбы нравились Волку.

– Если долго-долго плыть по реке, попадешь в море, – говорил он.

– Какое?

– Баренцево.

– А дальше?

– А дальше – куда хочешь. Из моря можно попасть в другое море, и так – до бесконечности.

Нужно запомнить, затвердить, зарисовать в голове, как яркая мягкая морошка зреет над землей, как мухомор выставил напоказ свою красноту, как нежен мох и как радуются деревья тому, что ветер, наконец, утих. Я сказала Волку:

– Мы завтра уезжаем. Насовсем.

– Как же так? – спросил он. – А с кем я буду слушать реку? А с кем я пойду в норвежский лес? А с кем я буду любить северное сияние?

– Мы теперь будем порознь. Теперь будем одни.

Ветер поднялся и стал таким сильным, что машину то и дело сносило. Миша выбежал из подъезда и долго махал. Д. А. тоже махал и что-то кричал, но, скорее всего, не нам. Грустный дом стал как будто меньше, как будто съежился и хотел спрятаться от всех. Тучи нависали так низко, что еще чуть-чуть – и их пришлось бы везти на крыше машины.

– Оно все закончится, – знал Волк через расстояние. – И это время, и Д. А., и этот дом, и эти самолеты, и Горбачев, и эта страна.

Он стоял в стороне ото всех, за металлическим грибом. Это было первое настоящее прощание.