Первое второе пришествие. Вещий сон

Хорошо бы, думал он дальше, и все остальное оказалось сном. Кавказец на сверкающей машине, исчезновение Кати. Может, и разговор с Антоном Прохарченко приснился, и жених спокойно пирует рядышком с юной невестой, улыбаясь во всю свою веснушчатую харю? А может, усугублял он надежду, мне и вся свадьба эта приснилась? Я иду со вчерашней свадьбы, в городе, я крепко нарезался, свадьба была где-то на окраине, сразу же за домами — поля и лесополосы какого-то сельского хозяйства, помню, что уговаривали остаться, автобусы уже не ходят, но я упрямо твердил, что мне непременно утром надо быть дома, потому что нужно ехать в село, на другую свадьбу, и вот побрел — и забрел не туда, заснул. Сейчас ночь. Еще есть время добраться до дома, поспать часок-другой, чтобы утром ехать на сельскую свадьбу, которая мне заранее приснилась.

Надо подняться, сориентироваться и попробовать выйти на дорогу к городу.

Сделав несколько шагов в сумрачном лесу, он почувствовал себя ребенком. Покрепче ухватился за телекамеру, чтобы ощутить этот взрослый профессиональный предмет, а через него свою взрослость, и посмеяться над своими страхами. Но не помогло, даже наоборот, камера эта, взрослый предмет, показалась вдруг чужой, будто он украл ее у какого-то дяденьки и теперь прячется, убегает — и вот-вот его могут поймать. Наказать, поставить в угол, убить… Не налетали зловещие ветры, шумя листвой, не скрипели суровые дубы, ворон не каркал, сова не кугу кала зловеще, тихо было в лесу и все-таки страшно, не понятен уму и не подвластен сердцу был этот страх, это напряженное ожидание: сейчас кто-то выскочит из-за куста или подкрадется сзади — или что-то сверху упадет, нападет с когтями и клювом… А может, белая горячка уже надвигается? Встревоженный этой мыслью, Невейзер зато почувствовал себя опять взрослым, ведь у детей не бывает белой горячки. Нет, нет, сказал он себе, я ни чертиков не вижу, ни других белогорячечных призраков, нет, нет, я еще молод и здоров, я буду жить долго и никогда не умру, я заведу себе новую семью, розовых маленьких детишек, я буду скромный, работящий, непьющий, скучный папаша, обожаемый детками и любимый женою…

Он перестал искать дорогу, шел наугад — и увидел впереди свет, затем услышал разноголосицу. И вот они — Графские развалины, свадебные столы, ярко освещенные фонарями, окружающее же все погружено во мрак, густой мрак, как это обычно бывает от соседства со светом.

Катя оказалась на месте. Кавказец — рядом.

Надо поговорить с ней. Отговорить ее. Ты ведь ничего о нем не знаешь, мысленно убеждал он уже Катю, пробираясь меж кустами и скамьями, где сидели пирующие. Может, он мусульманин, а известно ли тебе, каковы порядки у мусульман насчет своих жен? Знаешь ли ты…

Тут рука преградила ему путь.

Это был Иешин.

Он был пьян.

— Я вот что, — сказал Иешин. — По кавказскому обычаю. Я хватаю ее и везу, а ты мне помогаешь как человек интеллигентный. Интеллигент должен помочь интеллигенту. Нам больше не на кого надеяться, кроме как друг на друга. Русская интеллигенция вымерла и разобщена. Ее купили. Ты сядь и слушай, это вопрос жизни и смерти. Что с нами случилось? Мы перестали говорить о шедеврах кино и художественной литературы, мы перестали спорить! Мы погибаем как прослойка, как удивительное образование внутри нации, как ее часть, как… Приведу сельскохозяйственный пример. Мысль народа (читай: интеллигенция) есть тот поршень, который постоянно движется в пахталке. Ты видел пахталку? Объясняю. Это такая деревянная узкая кадушка, в нее заливают сливки и поршнем, деревянной такой кругляшкой на ручке, двигают вверх-вниз, пока не получается масло. Так вот, мы тот поршень, который движется в сливках, — обрати на это внимание, не в общем молоке народонаселения, а в сливках народа! — движется, образуя масло. Но он не движется! У него нет сил. И желания. Сливки прокисают. Понятно?

— Понятно, — сказал Невейзер, собираясь идти дальше.

— Куда ты спешишь? — упрекнул Иешин. — Откуда ты знаешь, может, ты последний раз говоришь с человеком! Говоря с человеком, ты должен всегда помнить, что, возможно, говоришь с ним последний раз. Тебе это приходило в голову?

— Приходило.

— И что?

— Что?

— Какие ты сделал выводы?

— Что с человеком надо говорить.

— Так говори со мной! — закричал Иешин, заплакал, упал головой на стол, уснул.

Невейзер продолжил путь.

— Отлыниваем? П…п…прогуливаемся?

Даниил Владимирович Моргунков стоял перед Невейзером. Он крепко выпил, поспал, протрезвел, поэтому и заикался, но скоро этот недостаток должен был пройти, потому что он держал в одной руке стакан, а в другой — другой стакан, протягивая его Невейзеру.

Невейзер взял, не собираясь пить.

Даниил же Владимирович откладывать не стал.

Он выпил, и тут же его речь стала гладкой, без запинки.

— Надеюсь, вас устроили условия трудового соглашения? — спросил он.

— То есть? — удивился от неожиданности Невейзер.

— Но вы ведь не даром трудитесь?

— Нет. Заплатят сколько-то.